Приехали, заехали в улусную управу, к Лупандину. Лупандин, вы знаете, писарь толстый такой, напился нашей крови, как клещ, его взяли, вышибли из дома: «поди вон», говорят. Наутро собрали суглан[7], и сначала по-старому пошло, скотистые люди пришли, тойоны-князьцы[8] собиратели мехов, многооленные торговцы, почтари[9]. Много их, а с ними их братья, приказчики и всякий, кто ест от них и пьет от них. Много пришло, полную управу набили, сесть некуда, стоят. Старым да богатым Лупандин приготовил скамейки. Тут вышел русский начальник, а с ним тот якут.
– Все пришли?
– Да, все стоящие! А тот якут поглядел, кафтаны у них крепкие, шапки у них лисьи, конские сары[10] на ногах. Лица у них толстые, брызнуть хотят.
– Вот они какие, – говорит, – словно быки кормленные.
– Все стоящие, – еще раз сказал Лупандин.
Якут засмеялся и говорит:
– Ну, позовите нестоящих.
А уж там на дворе шум, крик. Откуда-то люди узнали и пришли. Малоскотные люди. Долговые по сену, по быкам, по лошадям. Чужие пастухи-погонщики, чужие косари. Вопят на улице: «Пустите и нас!»
Двух послали к начальнику: Кирика да Микшу. Кирик-то – олений пастух, а Микша – сенокосный человек. Летом заказы берет, а зимой отрабатывает.
– Не слушай этих толстых, – говорят. – Нас тоже послушай.
А начальник говорит:
– Пускать вас некуда, мы лучше сами к вам выйдем.
Вышел, спрашивает:
– Люди, скажите, какая ваша главная обида?
Один кричит:
– Покосы и земли верните, улусные покосы все захватили богачи! Нашим лошадям копытом некуда ударить…
А другие кричат:
– Долги надо скостить, пропадаем от процентов! Что больше платим, то больше остается.
А тут подваливает новая сила: иждивенцы – хумаланы, молодые мальчишки – рабы. И не то якуты, а всякие: наши эвенские есть и ваши одунские, взятые за недоимки.
И женщины, веришь, пришли, и безродные старухи. Кричат:
– Напитайте нас!.. Мы век по веку досыта не ели.
И младшие тоже, молодые продажные сироты. Кричат:
– Оденьте нас! Зимой и летом голые ходим.
И показывают приезжему начальству въявь, как они голые ходят.
Этим рассказом одуны были захвачены. У них накопилось обид не меньше, чем в якутском улусе. Они были его частью, окраиной, самой обиженной, бедной, голодной. И вместе с иждивенцами им тоже хотелось кричать: «Напитайте нас, оденьте нас. Мы век по веку досыта не ели».