На кромку стула, у стола,
Слова молитвы вдруг пропела,
К иконе руки вознося.
Притих я, лёжа на лежанке,
Мой страх, обида, улеглись,
Сейчас лишь ждал всему развязки,
И вдруг услышал я: «Садись!
Садись!– вновь повторила Марья,-
Я знаю, что ты там не спишь,
Война, дружок, вокруг ненастье,
Надеюсь, за шлепок простишь.
Скрывать не буду, не должна я,
Ведь ты узнаешь всё равно,
Бог посылает испытания,
Над всей землёю и страной".
Я сразу сел, напротив Марьи,
Расширив детские глаза,
И счастлив был, что свою тайну,
Поведала мальцу она.
Узнав, кто в клуне, за дровами,
Услышав, Марьин весь рассказ,
Мы с ней надолго замолчали,
Нам не до слов было сейчас.
Меня трясло от речи Марьи,
Я понял то, что рядом фриц,
И слово повторив: «Каналья!
Нам не хватало немца здесь.
Второй год нас те убивают,
Сжигают сёла, города,
От этой саранчи страдает,
Весь мир, горит моя земля».
Я очень зол был здесь на Марью,
Хотел из дома убежать,
«Но вот куда? Вокруг же немцы!»
И сел на Марьину кровать.
Теперь мне в клуню не хотелось,
(Вынашивал коварный план),
Мне фрицу отомстить хотелось,
Но отомстить не знал лишь как.
Поднялся рано как-то, – утром,
Вновь Марью стал искать вокруг,
А дверь открытой оказалась,
В печи пыхтел готовый суп.
«Наверно, снова в клуне Марья,
Чумная «бабушка» моя,
Когда она его отравит?-
И тут пронзила мысль меня.-
Вот немца как я уничтожу!
Мне где отраву только взять?»
Я снова мозг свой стал буравить:
“Отраву буду как давать?”
Я тут же выскочил за двери,
И в лес направился один,
«Ох, нынче голодны все звери!»
И тут на гриб я наступил.
Нагнулся, вижу мухоморчик,
Размялся под моей ногой,
И подцепив его на пальчик,
Решил забрать его домой.
Сорвав, лист лопуха мгновенно,
В него вложил я мухомор:
«Отрава из него отмена!
Теперь сей немец будет мёртв».
Я поспешил скорее к хате,
Чтоб план мне свой осуществить,
Но тут почувствовал, что спину,
Глазами, кто-то мне сверлит.
Я оглянулся. Рядом Марья,
С корзиной полною грибов,
Травы охапка: «Иван чая»,
Её несла. Был целый сноп.
Меня сверлила Марья взглядом,
Пыталась свёрток мой отнять,
Обидно было мне, что гада,
Мария стала защищать.
Я вырвался, помчался в хату,
Свой свёрток я зажал в кулак,
Я нёс его, ну есть – гранату,
«Использовать скорей, но, как?»
Вбежал я, запыхавшись, в хату,
Гриб спрятал в Марьину кровать,
Одно: не мог с обидой сладить,
И стал, как старичок стонать.