Н. П. читал лекции по истории римской литературы и вёл практические занятия по латинскому языку. Его лекции, конечно, вследствие малого количества отведённых часов были элементарными – конспективным изложением лекций профессора Казанского университета [Д. И.] Нагуевского68, а для практических упражнений в лат[инском] яз[ыке] студенты делали переводы из Лактанция.69 Н. П. имел звание доцента.
Н. П. с супругой были бездетными. Его супруга – маленькая подвижная старушка, всегда аккуратно, можно сказать, изящно одетая, с аккуратной причёской, всегда собранная была единственной представительницей «прекрасного пола» в стенах академии, с которой студентам приходилось, причём изредка, встречаться на лестнице при входе на первый этаж. Говорят, что у супругов, которые долго живут вместе, и морщины в одном и том же месте на лице, и лица в конце концов становятся похожими. У супругов Виноградовых морщин не было заметно, но лица: смотришь на Н. П., а видишь его супругу, смотришь на неё, а видишь Н. П. Бессмертные Филемон и Бавкида! Как-то в Казани затеяли сорганизовать женские богословские курсы. Всё результат богоискательства. Как говорили, первой записалась супруга Н. П. Искали даже практическую установку для этих курсов, и профессор по каноническому праву Бердников указал на институт существовавших когда-то диаконисс.
Н. П. всем своим существом – поведением, преподаванием и пр. символизировал старую академию – до её реорганизации в 1908 г….
Мы привыкли видеть Н. П. выходящим из его квартиры, но когда в августе 1910 г. дверь квартиры открылась, мы уже не увидели Н. П.: из квартиры вышел архимандрит Гурий.70
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 721. Л. 45 об.-48.
Архимандрит Гурий [(Степанов)]
Архимандрит Гурий71 в сане иеромонаха был оставлен при академии для работы на миссионерском отделении, а потом назначен инспектором её, академии в 1911-м году.72 Он представлял из себя наиболее одиозную личность среди академических монахов, соединив в своём лице наиболее отрицательные черты монаха. Самый наружный вид его не привлекал к себе: его крадущаяся походка свидетельствовала о том, что в нём сидел соглядатай, своеобразный тип детектива в монашеском одеянии. В глазах его всегда светилась заведомая недоверчивость и неприязнь к тем, кто были не монахи. Рыжая борода его позволяла предполагать об его дальнем родстве с происходящими из «колена данова». У него была отвратительная, гнусная черта женоненавистничества. Эту черту его скоро подметили студенты, изобразили её и вставили в виде куплета в традиционно исполняемую ими за обедом в день престольного праздника 8-го ноября («Михайлов день») песню «Ро́сти, ро́сти, моя калинушка»: