— Все. Нет пульса. Прекратить реанимацию. Время смерти: двадцать три пятнадцать.
Самое страшное, что я когда-либо слышал в своей жизни, и я понимаю, что это конец. Точка, финал, мать его, и птички моей больше нет.
Моей нелюбимой, а ведь я не дал ей ничего, кроме ненависти. Адской, болезненной, такой черной.
Я не понимаю, как это происходит. Какой-то инстинкт, я плохо соображаю, что делаю. Достаю пистолет, вхожу в ее палату, снимаю предохранитель и приставляю ствол прямо к голове врача. А еще я ору, кажется, до срыва связок:
— Спасай! ПРОДОЛЖАЙ, СУКА, РЕАНИМАЦИЮ!
— Я сделал все, что мог. Простите.
Я вижу, как бегают его глаза, как медсестры пытаются меня увести отсюда, но хуй я откажусь от нее теперь. Теперь, когда я ее убил своими же словами.
— Ты сам сейчас сдохнешь, я тебя лично закопаю! Спасай, я сказал, не то башку снесу сейчас! Делайте что-нибудь, ЖИВО! – реву, ору на все отделение.
Я тебя не отпускаю!
Ты слышишь, Воробей, я сам тебя накажу. И нет, в больничке ты не умрешь, я пойду на тот свет и достану тебя оттуда, за руку схвачу и выведу. Ты моя, и я никому отдавать тебя не собираюсь.
— Хорошо, выйдите только.
Врач понял, что я выстрелю, после разговора с Беркутом терять мне уже нечего, так какой у меня выбор? Или так, или ее не станет. Или я соглашаюсь на условие, или птичка летит в небеса.
— Я тебя не отпускаю! Ты слышишь, ВОРОБЕЙ?! Не смей даже думать об этом! – ору, все мое тело словно онемело. В висках начало пульсировать, и я выхожу из палаты, становясь напротив и все так же держа ствол в руке.
Он заряжен. Там три пули, мне хватит и одной, если прямо в голову. Себе.
Я сделаю это, если Воробушек мой не очнется. Я пойду в ад за тобой, мы там будем вместе.
Врачи Даше что-то снова колют, старший делает ей ручной массаж сердца. Снова и снова, смотрят на монитор, а я стою и едва дышу.
Я тебя не отпускаю. Не сейчас и не так, не здесь! Мы еще поговорим. Фари, не пускай ее в те ворота, она мне здесь нужна. Живой.
— Подождите, есть пульс! О боже!
Вижу, как медсестры засуетились и на мониторе заиграл рисунок, теперь не ровная линия, а отрывистый хребет.
Они колдуют над моей птичкой-предательницей еще минут двадцать. Трубки, капельницы, уколы, а после врач выходит и тихо опускает глаза.
— Все же был шанс. Хорошо, что не сдались.