Лунин осторожно прошел внутрь, и вдруг зал взорвался аплодисментами и криками. Кто-то встал, другие хлопали сидя. Пламя факелов заметалось то ли от этого, то ли от ворвавшегося уличного сквозняка – окна были занавешены тяжелыми шторами, но часть из них, наверное, оставались открытыми.
На мгновение у Лунина мелькнула шальная мысль, что это его так приветствуют здесь, но он тут же понял, в чем дело. В самом конце зала, во главе стола, стоял человек с газетной фотографии. Он явно собирался держать речь.
В общей суете и шуме Лунин с Кирилловым незаметно прошли к своим местам – для них было оставлено два свободных стула. Расположившись там, Лунин почувствовал себя комфортнее. Он даже положил себе холодных закусок на тарелку, вдруг почувствовав острый голод после всех пережитых потрясений. Заодно это был повод занять себя – в общей овации ему участвовать не хотелось.
Речь Карамышева он слушал вполуха, пытаясь совладать с впечатлениями этого вечера и восстановить хотя бы отчасти душевное равновесие. Спокойствие ему было просто необходимо. Пока неясно было, какие сюрпризы еще приготовила ему жизнь на ближайшее время, и главное, как выбраться из этих приключений без потерь.
Оратор начал с детских воспоминаний, затем рассказал о своем участии в боевых действиях в прошлой войне и, наконец, перешел к политике и текущему моменту. Голос его, поначалу тихий и невыразительный, тут окреп, жесты сделались резкими и порывистыми, и слушатели на это отреагировали: атмосфера в зале становилась все более наэлектризованной. С улицы доносились крики, толпа скандировала «Эр-нест!.. Эр-нест!», и Лунину опять стало не по себе. Что он делал в этой компании? Как раз в этот момент Кириллов наклонился к его уху и шепнул «смотри» – без кивка.
Лунин глянул по сторонам и обомлел: почти прямо напротив него сидела Моника. Они не виделись много лет, и сейчас, возможно, был не лучший момент для встречи. Лунин даже не уверен был, хочет ли он вообще этого, но, как обычно, ее магия подействовала на него сильно. Моника смотрела прямо на него, и взгляд у нее был странный, как бы слегка оценивающий. За ее спиной было одно из немногих незанавешенных окон, и в нем как раз садилось солнце. Из-за этих лучей красноватого цвета бледное лицо Моники казалось темным, почти черным, с резкими тенями. Лунин отвел взгляд и, внутренне встрепенувшись и одернув себя, попытался стряхнуть наваждение. Увлекаться ему не следовало, особенно сейчас.