А дриады рдеют в Адриатике?..
А Венера в Неве нирванно-ванно пенится песнею?..
Посыпохивает посыпом Катя наша, всхрапом всхрапывает…
Ой нейди, нейди за праг, не выпорхни – а не то всполохом что всполошком всполохнёшь… шь… шь…
Онемела Катя, поутихла, поуспокоилась – и сейчас ну русалок рисовать розовых!
Тётки ей, Катьше-то нашей:
– Нешто русалки-то розовыми бывают-плавают?
А Катя языкастая:
– А вы никак видали их? – и смеётся-заливается смехом раскатистым!
Быть-то бывают: розовые, румяненные… сейчас из печки и вышли… Э-эх, чем бы дитятко ни тешилось, лишь бы штиль был… И лыбится, балахмыстная…
А баушка Лукерья тихо-о-охонько так прокрадётся к потрету мужа свово покойного, головёнкою покачает, пригорюнится: дескать, эвон оно как, Чу́рушко! А после вздохнёт, ручонкой сухонькой эдак махнёт старушка – и зашаркала чуть слышно по́ полу, ровно скребётся кто, какой поскрёбышек. А дедушко Еким блаже-е-енно вослед ей улыбается! Всё улыбается, сердечный, да улыбается! Екимушко – добрая душа… родимая головушка… но тшш… тш… шш… никак баушка Лукерья…
– Ты глянь-ка, Чурушко, что деется-то, а? А!.. Что, Чурушко? Аль спокой твой нарушила? Аль чуешь, Чурушко, что́ ушко́м? Уж ты, Чурушко, муж мой обручённый-наречённый! Научи ты мене, Чурушко, шепни на ушко́ како словцо… – и пошла, пошла причитать да кручиниться! – А Катьша-то что учинила-удумала… А Гальша-то… А Авдотьица… А Гланьша-то… – и всех-то помянет баушка Чуриха, вдовица безутешная…
Начались пиры, полились меды, да не туды! Мать твою растуды!
Бабы нашенски, коченёвские, ну чокаться – стопочка за стопочкой, пьяным-пьянёшеньки, в у́пьянь упились – смехом-хохотом залились!
Тислины – были, Кобылины – были, Бу́рковы – были, Чудиновы – были – все были, почитай всё Коченёво – конца-краю несть! (Одного Цвирбулина и не было, антихриста!)
И Чуровы – были: баушка Чуриха – сама была (опосля пришла), девки Чуровы – Авдотьица и Гланьша – были, да меньшая ихная сестрица – была, девчонки Чуровы – Гальша да Катьша – были… А Катьша-то что учудила, а-а! Обмоталась простынёю льняною, ровно хитоном, хивря, накидушку с подушки на голову нацепила – и за стол – Царица Небесная! – невестою мнимой воссела, да Косточку свово одесную и усадила: тот глаз стыдливых даже не поднял! Жених нерадивый!
А Нюрка-то Рядова чинно восседает – а уж что наряжена-обряжена-то! – рядком да со своим суженым-ряженым!