Игорь Семенович любил каждую минуту жизни. В отличие от жены, он на боль внимания не обращал, хотя ранения частенько напоминали о себе. После войны он радовался чаю, хлебу, одеялу и кошке так же сильно, как подаркам в дни рождения, мелькающие всё чаще.
О войне в квартире не говорили. Дети и внуки не знали даже толком, что это была за война, много было военных действий тогда. В отличие от знакомых, дедушка вспоминать то время не любил и с военными товарищами не встречался, предпочитая делать вид, что и вовсе никогда ему не приходилось, поступаясь принципами, прибегать к насилию и жестокости. Ещё бы не утренние яркие сны ― и жена бы забыла о прошлом.
Главным достоинством войны Игорь считал эту новую любовь к жизни и восхищение мирным бытом. Встает солнце, распускаются фиалки на подоконнике, жена заваривает чай, Муська тихонько урчит в ногах ― больше ничего и не надо.
Кухню Антонина нашла занятой. Юрка, вышедший из комнаты в одних серых семейниках, достал из холодильника отцовскую бутылку пива, поставил её посреди стола и теперь тихо побренькивал в ящике, пытаясь обнаружить открывашку. Услышав покашливание бабушки, он вздрогнул, задвинул ящик и провел ладонью по спутанным после сна кудрям.
– Бабусь, ты что так рано?
– Могу задать тот же вопрос, юноша. Отцу похмел готовишь?
– Ну… да. Слышал, они с мамой ругались.
– Смотри мне. Узнают, что пьешь, ― уши оборвут.
– Что ты, мне же шестнадцать, какое пиво, ― не удержавшись, усмехнулся Юрка.
– Иди сестру буди. В школу опоздаете. Отец сам проснется, а пить пиво после употребления накануне вредно.
– Иду, бусь, ― чмокнул он неловко Антонину в щеку и скользнул в туалет.
Выглянув в коридор ― не идет ли кто ― Антонина быстро налила воды в чайник из-под крана, как привыкла. Придумали тоже дети, фильтры, накипь, металлы какие-то. Всю жизнь из крана воду пила ― и жива ведь.
Стоило достать из шкафа курабье и открыть холодильник, в ноги уже ткнулась Муська.
– Пушистая предательница, бросила Игорюшу? ― пожурила животинку Тоня. Пестрый хвост ходил из стороны в сторону, уши прижались, лоб обтирал белые ноги Антонины. До речки что ли летом дойти? Зинулю вывести точно не мешало бы, всё дома да дома ребенок…
– Утречко! ― заглянула Маша, зевая во весь рот. Её длинная рыжая коса за ночь почти не растрепалась. ― Омлет не ставили ещё, Тонь-Ванна?