–– Отцом я тебя никогда не назову, – сказал я в пылу раздражения и добавил, чтобы обидеть его еще больше. – Ишь ты! Какой-то Хонооску моим отцом себя возомнил!
Отца это задело. Один из моих старших братьев работал в военкомате, носил военную форму. Отец схватил его ремень с тяжелой пряжкой и ворвался ко мне за перегородку с криком:
–– А ну скидывай портки, я тебе всыплю за дерзкие слова!
Мне тогда было семнадцать лет, и я считал себя взрослым, которого этот полупьяный Хонооску решил пороть, как маленького мальчишку. Я вскочил на ноги и пнул пошатывающегося отца прямо в грудь. Он упал, потом поднялся. Взревев от ярости, он бросился на меня во второй раз, но я проворно убежал от него, схватив свою одежду. В тот же миг я оделся, собрал свои вещи и уехал домой, к матери и Давыду. Больше я в отчем доме никогда не был.
… Позже, из побежденного Берлина, я написал два письма. Одно со словами любви усыновившей меня женщине, моей горячо любимой матери, а второе было адресовано брату Никифору. А писал я его, по сути, для отца, отказавшегося от меня в раннем детстве. Родную мать я ни в чем не винил и осуждал за то, что семья отказалась от меня, только отца. Впрочем, виноват он был в моих глазах не только за это, но и за то, что прожил свою жизнь беспутно, не заботясь о своей семье, жене, детях. Такого человека не хотелось называть отцом.
Я описал все свои подвиги, награды, звания. Приложил фотографию, где я красовался в парадной форме. «Теперь я воин-освободитель. Пройдя через огонь, воду и медные трубы я часто думаю о своем происхождении. Если вы признаете меня своим братом, я тоже готов признать вас своими родными. Но вашего отца, Хонооску, продавшего меня за быка, которого он потом проиграл в карты, я никогда не назову отцом. Не забуду, как, получив, благодаря мне, двадцать пять тысяч рублей, вы пожалели для меня двадцать пять копеек. Не могу забыть, как ты, Никифор, пожалел для меня свое старое пальто. Ты был взрослым тогда и потому считаю тебя виноватым…»
Все припомнил я в том письме. Излил всю горечь от обид, которые с детства терзали меня. Никифор потом рассказывал, что отец рыдал, читая мое письмо. В 1945 году он сильно приболел, а переживания, доставленные ему моим письмом, по словам братьев, окончательно подкосили его силы, и старик вскоре после этого умер.