Это брио – непереводимое итальянское слово, которое начинает входить у нас в употребление, – характерно для ранних про изведений. Оно – плод живости и дерзновенного порыва молодого таланта, живости, которая позднее возвращается в иные счастливые часы; но это брио тогда уже не исходит из сердца художника, и, вместо того чтобы самопроизвольно воспламенять им свои творения, как вулкан мечет огни, художник подчиняется ему, он обязан им привходящим обстоятельствам – любви, соперничеству, часто ненависти, а еще более – стремлению поддержать свою славу.
Группа Венцеслава для его будущих произведений была тем же, что «Обручение Богоматери» для всего Рафаэлева творения, первым шагом таланта, сделанным с неподражаемой грацией, с увлечением детства и милой его переполненностью, с силой ребенка, таящейся под розово-белым тельцем, с ямочками на щеках, как бы откликающимися на смех матери. Принц Евгений заплатил, говорят, четыреста тысяч франков за эту картину, которую не дорого было бы купить и за миллион стране, лишенной картин Рафаэля, а никто бы и не подумал дать такую сумму за прекраснейшую из его фресок, художественная ценность которых, однако, гораздо выше.
«Кузина Бетта». Соч., XI, 74–75.
Относительность художественной оригинальности. – Преемственность тел и ситуаций в мировой литературе. – Что такое истинно новое в искусстве – Жанры – общее достояние. – Сходство жанров и подражательность.
Рискуя быть похожим, по остроумному сравнению одного автора, на людей, которые, распрощавшись с обществом, возвращаются в салон, чтобы найти забытую трость, автор осмелится снова заговорить о себе так, словно и не помещал четырех страниц в начале книги.
Во время чтения «Анатоля», одного из очаровательнейших произведений, созданных женщиной, которую, несомненно, вдохновила муза мисс Инчбальд, автору показалось, что в трех строчках он нашел сюжет «Бала в Со».
Он заявляет, что ему ничуть не неприятно быть обязанным идеей этой сцены чтению прелестного романа г-жи Софии Гэ, но он добавит, что, к несчастью для себя, прочел «Анатоля» лишь недавно, когда его сцена была уже написана.
Не нужно обвинять автора в излишней щепетильности и предосторожностях, принятых против критики.
Некоторые умы, ополчившиеся против собственных удовольствий и постоянными требованиями новизны побудившие нашу литературу прибегать к невероятному и выходить из границ, поставленных ей дидактической ясностью нашего языка и естественностью, упрекали автора в том, что в первой из своих книг («Последний Шуан, или Бретань» в 1800 году) он воспроизвел уже использованную фабулу.