Старушка мать сварганила сыну завтрак и, поставив его на стол, сказала вместо «приятного аппетита»:
– Отец не вернулся со смены.
Сын подавился и закашлялся, и скорее отхлебнул из чашки теплого с молоком чая.
– Что ты, сынок?!
– Ничего… так… Наверно, попросили заменить кого.
– Наверно, – сказала, глубоко вздохнув, мать и направилась к раковине.
Сын вышел и закрылся в ванной. Он смотрел на себя в зеркало и вспоминал, что голос ему сразу показался знакомым, и движения напоминали ему отца. Непреодолимое волнение искорежило ему лицо, и глаза с ужасом таращились в чужие глаза отражения. В душу падал все тот же белый снег.
«Снег прикроет, снег простит», – повторил про себя парень. И тут он понял самое главное для себя и основное: что нет больше того, кто убил вчера человека. И тот, кто отражается в зеркале теперь, больше не он. Потому что вчера они, втроем, избили до смерти не только его отца – они убили его самого, того, кто брел потом, огорченный, по шпалам.
Сегодня на свет родился новый человек, не знающий жалости, совести, радости, не чувствующий сострадания, но имеющий прирожденный животный страх, спасающий от всех жизненных неустройств. И всегда в его душе теперь будет снег, чтоб холодить сгорающее понапрасну сердце. И жить теперь будет не он, а это его ОТРАЖЕНИЕ.
Лицо нормализовалось, и вчерашний путник пошел допивать теплый еще чай.
Дед был уже старый. Белая стянутая кожа просвечивалась. Под ней бледно голубели вены. Он был похож на мотылька. Так и сидел в кресле, – руки положив на подлокотники и втянув губы в рот. Как будто хотел сживать их. Глаза смотрели прямо перед собой, не обращая внимания на происходящее. Иногда он пристукивал об пол тапком и делал ртом: «тром-пом-пом!»
Ночью дед часто плакал и скребся к нам в дверь. Мама тяжело и недовольно вздыхала и переворачивалась, папа обувал тапочки и шел с дедом на кухню. Слышно было, как, булькая, он наливает рюмку.
Дедушка умел кричать котом. Он делал это мастерски и всегда неожиданно. Иногда пугал этим прохожих, когда сидел на лавочке во дворе. Женщины подскакивали с сумками или ведрами, говорили: «Фу, черт!» Или: «Вот, старый козел!» Дед выговаривал им вслед гадости и посмеивался.
Через дорогу жил другой, чужой, дед, и наш дед смеялся на него.
Я откопал в песочнице собачью какашку, и дед сказал бросить ее на дорогу. Я не стал.