2. Глава 2
Глава 2
Полторы недели как наступила календарная весна, но снег лишь подёрнуло сажевым налётом. Было два дня оттепели – и снег начал кваситься, превращаясь в бурую кашу, и капель затарабанила по карнизам, даже воздух запах по-другому. Но потом снова прихватил морозец, закатал под лёд всё, что успело подтаять. А затем и сугробов навалило выше колен. Лишний раз из дома выходить неохота.
– Эдик, – донёсся из спальни женский голосок. – Эдик!
Шаламов не отреагировал, увяз в собственных мыслях. Грязно-белый пейзаж за окном угнетал и тем не менее завораживал этой своей меланхолией, почему-то вдруг созвучной его настроению. С высоты одиннадцатого этажа люди внизу казались муравьишками, а их жизнь, дела, хлопоты – напрасной суетой. Да и своя собственная жизнь, разгульная и бестолковая, во всяком случае до последнего времени, виделась совсем уж никчёмной и бессмысленной. Именно в такие минуты накатывала тупая тоска – вспоминалась Она.
Собственно, он её и не забывал никогда, такое ведь и захочешь – не забудешь. Однако со временем вполне научился заглушать чувства, не дающие жить спокойно. Но порой эти самые чувства прорывались, вот как сейчас, и в груди протяжно, безысходно саднило. Но это хотя бы уже не та разящая боль, от которой жить было невмоготу, от которой выкручивало кости и хотелось зверем выть.
Шаламов и сам поражался, как смог вынести тот год и не сойти с ума. Впрочем, продержался он тогда на одной лишь глупой вере, что когда-нибудь найдёт её. Рано или поздно всё равно найдёт.
Но найти не получилось. Родители Майер никому не говорили, куда уехала Эмилия. Даже спустя год, когда он вместе с отцом и матерью перебрался в Иркутск, это дурное наваждение не отпускало. Шаламов в отчаянии метался, злился, то срывался в жуткие загулы, то пытался выбить клин клином, меняя подруг одну за другой. А год назад узнал, что вся семья Майер переехала жить в Германию навсегда. Там, в груди, где раньше кровоточило и болело, теперь стало мёртво и пусто.
Просто какая-то насмешка судьбы, с горечью думал Шаламов, ведь Эм единственная, которая так запала в душу, которая сумела влезть ему под кожу и с которой быть ему никак не суждено. Тем не менее с горечью и безысходностью неожиданно пришло облегчение и успокоение. Всё-таки эта дурацкая надежда, что когда-нибудь…, травила ему душу, не давала ране зарасти. Хотя и до сих пор саднило, но всё-таки терпимо…