Любого, кто тут был бы из других частей мира, возмутила бы такая картина – всё серо и уныло, лишено пристрастия к цвету и даже самой жизни, но только не того, кто здесь живёт, кто впитал в себя выданные постулаты и знает, что «Доминанта Серого, как символа равенства» не просто безумная эстетика, не просто красота безликого, а одно из главных правил, возведённое в ранг «Народного Закона». И после принятия законного установления, что всё должно быть в одном цвете, было дано разъяснение, что преобладание монохромности везде и всюду это визуально-цветовое равенство. И только определённые «внеклассовые элементы общества», как сказано в законе, могут носить цветастую одежду и только для того, чтобы подчеркнуть особенность и необычайность учения, говорящее о тотальном равенстве, и выделить, тех, кто понесёт его в массы.
– Равенство в уникальности и уникальность в равенстве, – шёпотом сорвалось с не худых губ, сидящего парня на кровати и тут же прозвучало волнительное обращение к себе. – Так Давиан, соберись, всё будет хорошо.
В мутных тёмно-синих очах юноши явно читается волнение, и оттеняет странной и едва понятной грустью. Сегодня он идёт в учебный центр или «Дом Идеологической Мудрости», где ему и товарищу дадут знания обо всём устройстве страны, куда они попали, просветят их сивые души светом идейного знания, как мыслит сам Давиан.
– Равенство в уникальности и уникальность в равенстве! – пронеслось по комнате, только слова исходили не от юноши, а проговорены динамиками телевизора, которые мужским голосом проговорили девиз, один из многих, которые существуют в Директории Коммун.
Для большинства жителей других стран эти слова показались бы несуразицей, лишённой смысла, но не для Давиана, который почти нащупал в них суть. Уста юноши дёрнулись в мимолётной улыбке, секундном приветствии того, что его впереди ждёт.
– Как же ты подвёл меня, – тяжко выдохнул Давиан.
Однако и для печали нашлось у парня место. Не только радость и ликование от самого места пребывания здесь, селятся в душе юноши, но и огорчение от действий того, кого он считал другом, колит сердце.
– Как он мог? Как он мог позвать его? Как он мог обратиться к ложному божеству? Как он мог предать разум? – шепчет юноша.
Давиана до сих пор не отпускает безумное разочарование от мимолётного воззвания Пауля к божеству, незнамо какому, но для него, истинно верящего в интеллектуальный прогресс и идею Коммуны, которая отрицает любую форму «религиозной идеологии», как говорят сами «просветители».