А пока левобережная часть Семипалатинска воспринималась как совсем иной город. В народе она именовалась Шанхаем. Его единственное посещение произвело на меня впечатление неизгладимое. Для меня было большой диковиной видеть наполовину врытые в землю мазанки, соломенные крыши которых были не выше моего роста, роста семилетнего мальчика, а стены сделаны из прутьев и реек обмазанных глиной. Такой архитектуры я еще не видел. И хотя наши провожатые утверждали, что люди, обитающие в этих мазанках, живут «богато» («Войдешь, а там – сплошные ковры!»), это звучало малоубедительно.
Вообще та всеобщая нищета социализма имела свои забавные градации, в которой ковры или пианино почему-то считались признаком большого благополучия, высшей же роскошью, конечно, был – автомобиль! При этом и в самом деле люди вовсе не считала себя бедными, убежденные советской прессой, что рабочие и крестьяне на Западе живут гораздо хуже: голодают, роются в поисках пищи на помойках, подвергаются всяческому угнетению и притеснению со стороны проклятых капиталистов. Мы горячо им сочувствовали и мечтали помочь в деле их освобождения.
А посреди этого района высилось самое огромное, гораздо более трех этажей, здание в городе – серый прямоугольник среди мазанок, кажущийся настоящим американским небоскребом, только мрачным и без окон, – знаменитый на весь Союз Семипалатинский мясокомбинат.
Одним словом, после экскурсии за реку наш район показался настоящим раем: на нашей улице были каменные дома, недалеко – городской парк, кинотеатр, школа, музыкальная школа, музей классика казахской литературы Абая, после единственного посещения которого запомнился мне белый бюст человека с монголоидными чертами.
В краеведческий музей с мамой мы потом ходили несколько раз. За стеклом витрин покоились древние ружья с каменными стволами, сверкали золотым шитьем роскошные халаты, сабли, чаши, блюда, в одной из комнат стоял горделиво подняв голову горный архар с закрученными винтом рогами…
Был там и макет семипалатинской крепости с марширующими внутри фигурками солдатиков в живописной старинной «царской» форме.
Помню, как родители мне указывали на серый деревянный двухэтажный дом и говорили, что в нем жил писатель Достоевский, когда был здесь в ссылке. Я внимательно смотрел на этот дом и не находил в нем ничего примечательного, что могло бы его хоть как-то отличить от многих других, и испытал легкое разочарование.