Четыре бетонные ступени,и вот уже перед глазами красивая резная
дверь. Закрыто? Конечно, нет. Кто закрывает ту дверь, что должна
быть всегда открытой и не знать замка? Отец Антоний даже ночью не
закрывал церковь, и люди поговаривали, что не один раз лично
видели, как священник принимал каких-то людей и вел с ними
душеспасительные беседы. Внутри прохлада и запах воска. Будь у Люка
нос как у ретривера, то он непременно учуял бы и другие запахи. Но
Люк не пес, а человек, или то, что осталось от человека. Ведь он
укушен, и черт его знает, когда состоится превращение. Даст Бог — и
не состоится вовсе.
Ровные ряды скамеек выстроились от входа вглубь церкви, до
самого алтаря. Вот и все, ничего лишнего. Только алтарь, барьер,
отделяющий главную святыню храма от нефа, и сам неф со скамьями для
прихожан. Что еще надо тому, кто пришел говорить с
творцом?
Если на улице только занимались сумерки, то в церкви,
отгороженной от естественного света цветными витражами, было
довольно темно. Осмотревшись и не обнаружив ничего подозрительного,
Люк наконец-таки вздохнул с облегчением. Он никак не мог заставить
себя привыкнуть к тому, что в этом новом мире абсолютного
спокойствия быть не может, за что чуть не поплатился. Не пройдя и
половины пути, отделяющего его от алтаря, он с тревожным чувством
на сердце остановился, заметив неподвижно лежащего у барьера
человека.
— Отец Антоний?
Да, это был священник, облаченный в привычное одеяние,
подобающее его сану. Отец Антоний не подавал признаков жизни.
— Что же это такое твориться? — прошептал Люк, с укором
посмотрев на большое распятье. — Как ты это допустил, Господи?
Собрав все силы в кулак, он поспешил к лежащему. Подошел и
опустился на колени, склоняясь над телом. Ухватил за плечо,
перевернул и с ужасом отпрянул назад. Отец Антоний не умер. Не
совсем умер. Священник обратился в монстра, такого же, как и все
те, что уже встречались Люку. Лицо проповедника изменилось не так
заметно, как у других, но назвать его нормальным или
привычно-обыденным никак нельзя.
— Святой отец, и Вы?
В голосе Люка было столько же тоски, сколько в слабом, едва
слышном рыке отца Антония — желания утолить ненасытный голод.
Священник-зомби, оскалившись как бешеный пес, вцепился зубами в
ладонь Люка. Хрустнула кость. Сил для того, чтобы двигаться, у
святого отца не было, а вот хватка стала поистине бульдожья.