Но это знать графиня не могла
И, верно, в список жертв меня внесла.
Она страдала, хоть была прекрасна
И молода, хоть жизнь ее текла
В роскошной неге; хоть была подвластна
Фортуна ей; хоть мода ей несла
Свой фимиам, – она была несчастна…
(строфы XXI, XXIII–XXIV)
«Звали как, не помню, право», – эти слова кажутся отсылкой к роману в стихах: «Итак, она звалась Татьяной» (2, XXV). «…ладный идеал / Тщеславия» – как тут не вспомнить преображения сельской мечтательницы в блистательную «законодательницу зал», скрывающую свои истинные чувства от света и под конец награждаемую от автора титулами «верный идеал», «милый идеал» (8, L, LI)?
Графиня из «Домика в Коломне», конечно, не единственно возможный, хоть и вероятный образ будущего Татьяны. Не раз, например, высказывалось предположение, что ее, а вовсе не Онегина Пушкин думал всерьез приобщить к кругу декабристов: ее муж мог оказаться среди них, а она как жена декабриста – отправиться за ним в Сибирь. Явить пример верности и самопожертвования – это вполне могла бы совершить Татьяна, «верный идеал» автора. Однако Пушкину это было уже не нужно: подняв Татьяну на пьедестал, бросив к ее ногам Онегина и дав ей высказаться, он довел роман до конца. Вновь доказывать ее верность и нравственное превосходство над заглавным героем, и так уже очевидное для читателей, не было никакой необходимости. Свою любимую героиню Пушкин оставил в минуту ее торжества, как Онегина – «в минуту, злую для него».
Открытость финала, кроме всего прочего, смягчает его грустный характер и позволяет надеяться на лучшее будущее для Онегина и Татьяны. Автор, за переменами в жизни и настроениях которого в романе можно было следить почти так же, как за его героями, в конце прощается с читателями, и будущее его для них остается неизвестным. Мы знаем, как сложилась судьба Пушкина, который не зря испытывал тревожные предчувствия перед своей женитьбой (она состоялась 18 февраля 1831 г. в Москве). Однако в романе в стихах эта судьба так и осталась неопределенной, подобно будущему Онегина. Осталась предметом тревог и надежд, то есть тем, чем она была для Пушкина 25 сентября 1830 г., когда он поставил точку после слов: «Как я с Онегиным моим».