Мы часто ругались из-за безденежья. Катя хотела всего сразу: и в кино, и цветы, и модные сапожки. Я не мог винить ее, ведь этого хотела бы любая девушка. Когда узнал, что она беременна, собрал по друзьям нужные для операции деньги и отвёз подругу в клинику. После того, как было кончено, врач сказала, что зачать ещё раз Катя вряд ли сможет.
– Не хочу тебя больше видеть! Оставь меня! Я позвоню отцу, он приедет и заберёт меня домой, – всхлипывала Катя на больничной кушетке.
После операции что-то резко надломилось между нами. Мы больше не возвращались к этой теме, но я отчетливо видел, как терзается Катя, и не понимал причины, ведь мы оба не хотели становиться родителями так рано. У нас совсем не клеилось. Катя много времени занималась учебой, а я все чаще пьянствовал с друзьями.
В феврале позвал Катю к себе и сказал, что считаю себя не вправе сковывать ее какими-либо обязательствами. С того дня я больше ничего не знал о ней.
Уже намного позднее, достигнув некоторой зрелости, мне открылась истинная причина этого надлома – мы не смогли простить друг другу того безропотного молчаливого согласия, которое погубило плод нашей любви.
По обеим сторонам шоссе мокрыми чёрными пятнами мелькали горбатые избы с ввалившимися крышами и ветхие деревянные бараки. В некоторых окнах с уцелевшими стёклами тускло горел свет. Внутри ещё оставалась какая-то жизнь. Но большинство домов забросили много лет назад и теперь они тупо таращились на дорогу пустыми глазницами. Немногочисленные обитатели этих убогих жилищ представлялись мне полуживыми куклами, существующими лишь для заполнения пустого пространства. Чем можно заниматься на краю мира? Есть, да спать. Еще пить. Но многим ли я сам отличался от них? Что, если и мне отведена жалкая роль статиста на чужом празднике жизни? Я верил, что только Катя могла помочь мне преодолеть этот экзистенциальный кризис, граничивший с безумием.
У меня сохранился ее Петербургский адрес и однажды, испытывая приступ душевного помутнения, я отправился к домику персикового цвета на Кирочной. Когда мы встречались, Катя жила здесь с отцом в двух комнатах коммунальной квартиры. Вероятно, они давно съехали, но от отчаянья мне не оставалось ничего другого, как довериться удаче.
В небритом отёкшем лице, появившемся в дверях, я не сразу признал Эдуарда Александровича, отца Кати. Он сильно постарел и, очевидно, много пил. Влажные от алкогольных возлияний глаза настороженно разглядывали меня.