Он не вернулся, ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц. Прошло немало дней, когда после виски я говорил себе «завтра», но вот, я всё же решился зайти в его комнату. Все оставалось нетронутым и покрылось толстым слоем пыли, казалось будто бы он только вчера покинул дом, обычная, присущая его комнате обстановка усилила этот эффект. Он не вернется, надо бы принять это, сказал себе я. Через три дня я решился разобрать его вещи и подготовить комнату для службы в качестве моего кабинета, на удивление это вышло довольно быстро, и к вечеру здесь ни осталось ничего напоминающего о былом жильце. С улыбкой глядя на проведенные изменения, взгляд упал на стол, ящик под ним остался мной незамеченным, нужно было проверить, не осталось ли последнего материального воплощения соседа. Открыв ящик, я обнаружил толстую измятую тетрадь, наводненную различными записками внутри, тишина была оборван всколыхнувшимися листьями тетради, отправленной в мусорную корзину. Довольный тем, как безжалостно расправился с этим предметом, я допил бутылку виски и закурил сигарету. Окидывая комнату беглым взглядом, вновь наткнулся на злосчастную тетрадь в корзине под столом, резко потушив сигарету и выпотрошив содержание урны, хотел было сжечь ее, укрепляя безвозвратность ушедшего. Вместе с тем, я внезапно осознал, что могу пожалеть о содеянном и решил оставить ее. Мною часто овладевало желание в последние дни сожительства, забраться своему другу в голову и посмотреть на мир его глазами. Что ж, теперь я более спокоен и не так одержим этим, поэтому могу беспристрастно взглянуть и быть может найти ответ на вопрос, что его так волновало. Меня немного заботило это вторжение в его личное пространство, зная, как тот его хранил. В глубине души я был зол на него и в порыве гнева решил перейти границы дозволенного. В таком смутном состоянии я прочел эту тетрадь и прилагаю записи, оставленные моим другом ниже.
24 сентября
Бессилие… Оно терзает меня изнутри, ворошит все мои внутренности, я чувствую в себе будто бы свиного цепня, желающего вырваться наружу, превращающего все мое содержимое в вязкую кровавую кашу. Внешнее молчание сопровождается оглушительной какофонией мыслей, пестрящих изо всех щелей моего сознания, как рой насекомых в коварной мухоловке они бьются, вырываются из плотно сжатых челюстей растения. Но я сдавливаю, душу их, уничтожаю этих паразитов, им не суждено вырваться, жить в действительности. Чувствую себя женщиной «попавшей в беду», как говорили когда-то, случайно познавшей последствия неосторожной, внебрачной любви, я убиваю свои мысли еще в утробах своего разума, вызволяя оттуда только мертворожденные тельца.