И. К.: Значит ли это, что в Одессе жили космополиты – даже среди тех, кто так себя не осознавал?
Г. П.: И да, и нет. Одесса украинизацию саботировала. Вывески магазинов на украинском всюду висели, но все говорили по-русски. И главное, одесский городской миф был стилистически чужд мифу «советской Украины». Первой столицей УССР был технократичный русский Харьков. Киев получил столичный статус формально с 1930-х, а фактически лишь после войны. Киевляне проводили, как тогда говорилось, кадровую «рустикализацию». Кадрам сельского происхождения, говорящим на плохом русско-украинском диалекте – «суржике», отдавали преимущество. Одесса всегда злила киевскую сельскую номенклатуру. После войны город официально считался «наказанным». Чем нас наказывали? Срезали инвестиции на капитальное строительство, и город долго стоял в руинах. Киев слал управлять Одессой некомпетентных начальников, отборных болванов и антисемитов. Один такой, увидев в центре города скульптуру – античную копию Лаокоона, велел срезать его мраморный фаллос. В перестройку статую реабилитировали и кастрированному Лаокоону приделали гипсобетонный эрзац. На темном античном мраморе бетонный пенис сиял, как маяк гласности.
И. К.: В юности ты мечтал покинуть Одессу или хотел в ней жить и умереть?
Г. П.: Этот любопытный вопрос я не мог решить до 25 лет. С одной стороны, Одесса превосходна, и одессит втайне наслаждается хвалами ей от других. Но и бросить родину для одессита всегда было чем-то нормальным. Почти все, кем одесситы гордятся, – те, кто не остался в Одессе. Они уехали и состоялись в других местах. Одесса своих знаменитостей легко экспортирует. Начиная с Дюка де Ришелье, который вернулся во Францию премьер-министром Людовика XVIII, до космического гения Сергея Королева и Анны Горенко, в Петербурге ставшей Анной Ахматовой.
У меня не было стремления оставить свой город. Впервые такая мысль возникла в 1968 году, в дни одержимости Че Геварой. Недавно разбирая блокноты, нашел тетрадь, исписанную испанскими фразами, – это я взялся учить испанский, думая сбежать на революционную Кубу. Но философский роман с Марксом похоронит экзотику, а интересы переключатся на Москву, где жили мои новые учителя.
И. К.: Как до тебя дошел Че Гевара и вся эта левая мифология?
Г. П.: Кубинской контрабандой. Левая традиция в Одессе отсутствовала, и я с друзьями ее выдумывал, взяв 1968-й за основу. В журнале «Куба», выходившем по-русски, вычитал историю Че Гевары. СССР тогда еще идейно враждовал с Кастро из-за экспорта революции и критики «советского обуржуазивания». (Перелом настал позже, когда Кастро резко одобрил вторжение в Чехословакию.)