– Огнард хочет сказать, – медовенько подсказал Димитрис, – что видит этого мага впервые в жизни; просто у того есть медаль за храбрость.
– Медаль, значит…
Руфус провел по губам полусогнутым пальцем.
– Ладно, я разберусь; быстро позвать сюда Торвальда, пусть починит и стену, и дома рядом, а то еще рухнут. Ты…
Он показал на Огнарда.
– Берегись. Знаю, Аскольд тебя всегда прикрывает. Но это скоро закончится.
Всегда полезно смотреть, как ссорятся люди.
Хорошая возможность понять, чего говорить и делать не стоит. Всю жизнь мы заняты только тем, что создаем врагов, обычно в своем собственном сердце, но порой и вокруг себя.
Если вычеркнуть все проблемы, на которые мы напросились сами, жизнь будет простой и приятной.
Правда, тогда мы перестанем быть людьми.
– Маг! – Руфус обернулся ко мне. – Обожди немного, нам надо поговорить. Прости за эту задержку…
К нам уже, отдуваясь, спешил заполошный гном со свитками чертежей.
– Но сам видишь, мы важным делом заняты. Если надо, вели позвать себе лекаря; их тут много понабежало… в пустой-то след.
Торвальд уже развертывал чертежи; казначей провел по ним длинным пальцем и что-то пробормотал.
Огнард стоял поодаль, черный от ярости.
Его огромный кулак, закованный в латы, медленно наливался алым огнем. Хотя воевода сам и не владел магией, в его доспехи были вшиты мощные заклинания.
Может, и некромантьи.
А избавиться от командира стражи он явно хотел давно. Так не сам ли Огнард натравил мертвецов на город? Вот уж кого никто бы не заподозрил.
– Эй, – я подошел к пареньку, сидевшему на обломке камня. – Как голова? Болит?
Он успел отвести своего товарища к лекарю и вернуться. Помятый шлем держал на коленях.
К виску прикладывал болотного цвета слизня.
Это был морбофаг, пожиратель боли.
В столице и больших городах империи их строго запрещено разводить; жрецы Перуна считают, что вместе с болью слизни отжирают кусочек вашей души.
Но жрецы Перуна – еще те паскудные сволочи; если их начнут вешать на площадях, народ будет только рад.
Впрочем, люди рады всегда, когда кого-нибудь вешают; лишь бы ногами дергал да хрипел позабавнее.
– Почти прошло, – сказал парнишка.
И сразу же сморщился от боли.
– Как звать-то тебя?
Я опустился рядом.
– Аксен.
– Хорошее имя.
Глупость изрек, признаю.
Никто ведь не скажет: «Имя твое – дерьмо, и папа твой был придурком, когда тебя так назвал».