Первые секунды вы всегда пытаетесь привыкнуть к тому настроению, что уже успело создаться без вашего участия не так давно. Мне хотелось поскорее окунуться в фильм.
Проблемы с субтитрами: не входят в экран и части вообще нет. Заминка. Лектор просит прощения, нервничает, бежит к компьютеру. Ничего не получается. Я обернулась посмотреть, как она выглядит: малышка с короткой кудрявой стрижкой. Так скромно одета, голос тихий, но, говорит, сейчас всё решит, а вы пока пейте.
Куда уж ещё пить! Мы задохнёмся. Я бросила взгляд вправо: окно закрыли плотной шторой из тёмно-фиолетового бархата. Мне не было видно Петербурга, и только что переживаемая мною свежесть рассеялась там, на Невском. Теперь я страдала от удушья и думала, как не потерять сознание, не впасть в панику.
– Ничего что субтитры идут? Мы можем включить перевод! – сказала молодая лектор.
Все разом повернулись в одну сторону – там сидела пожилая дама в головном уборе, она и не подозревала, что сейчас все глаза устремлены к ней. Наконец поняла и решила не подавать знака, просто продолжать так сидеть. Молчание, как будто это была психиатрическая больница.
– Не нужно, пусть будет так! – не удержалась я.
Фильм пошёл вновь. Я попала на самое начало. Главный герой не в себе. Он умственно отсталый. Никто его не понимает. Так дожил до пятидесяти, а всё как ребёнок, беззащитный такой, ему страшно.
И мне так страшно стало, потому что внутри моего тела жил ребёнок, и он вдруг увидел своё отражение, подтверждение своих опасений. Ему говорили: а может быть и так. Одиноко совсем и вне разума твоего, что вроде бы был в начале твоего пути.
Рядом со мной сидел молодой человек в очках. Твидовый пиджак, идеально отутюженные брюки, туфли будто не касались снега. Он картинно держал в руках бокал и каждую минуту отпивал немного. Говорят, это вид отдыха. Мне вновь показалось, что это очередной врун.
Эпизод, где субтитров нет. Парень смеётся, он буквально взрывается от смеха. Он всем показывает, что английский – его конёк, всё он понимает. Молодой человек посмотрел по сторонам. Оставшиеся пятеро сидели неподвижно. Надо же – никто не только не понял языка, но и не оценил его знания. Паршивцы.
Мне хотелось плакать. Он всё смеялся. Женщина пила вино и ничего, совсем ничего не понимала. Это был мой ряд. За мной – кто знает, что делалось.