АлкоГогольный синдром. Нечеткие стихи - страница 2

Шрифт
Интервал



Чудом не хватил меня кондратий,

тело все трясется и дрожит.

Что в углу лежит там на кровати?

…Это… сверток Гоголя лежит…

Проездом из Ясной Поляны

В квартире нашей на постой

остановился Лев Толстой.

Он был косматый и седой,

спросил: – а как у вас с едой?

Я вспомнил – он не мясоед,

и предложил: – есть винегрет,

еще салат из лебеды…

– Не надо этой ерунды! —

таков Толстого был ответ.

Пожал плечами: нет, так нет.

– А что тогда подать Вам, граф?

– Сейчас решу. Откройте шкаф.

Вы разогрейте мне битков

и охладите водки штоф.

Затем сказал мой визави:

– Бегу из Ясной от Софи́.

С ней, как на каторге, она

мне не давала пить вина,

таскала мясо из борщей,

устал от этих овощей,

на жизнь ссужала мне гроши,

и все зудит: – пиши, пиши!

Притом друзей моих кляня,

короче, довела меня.

Дразнила: «хренов духобор»,

ведь это, право, перебор.

Я прыгнул в поезд и ту-ту!

Позволите остаться тут?

И вперил взгляд свой, что кинжал,

конечно, я не возражал.

Мы мирно ужинали, вдруг,

раздался в дверь негромкий стук.

В глазах Толстого был вопрос.

А женский голос произнес:

– Лев Николаевич, прости!

Софью Андреевну впусти!

Украдкой я подумал вздор:

вам что здесь, постоялый двор?

Но тут, ругаясь и ворча,

писатель задал стрекача,

да так, что след его простыл.

Как это трудно – быть Толстым.

Пушкин на прогулке

Поэт идет по Инженерной

по направлению к манежу.

Табачный пепел на манишке,

сигара новая в зубах.

Походкою не слишком верной

перемещается, понеже

ночь напролет играл в картишки

и проигрался в пух и прах.


На голове его цилиндр,

волос курчавых завитушки,

раскрыты бакенбардов крылья,

в руках ореховая трость.

Он не какой-нибудь Макс Линдер,

он – Александр Сергеич Пушкин —

поклонник женщин, враг насилья

– изящен, легок, весел, прост.


Обедал нынче у Талона,

где завезли остендских устриц.

Он проглотил их пару дюжин,

запив бутылкою шабли.

А петербургские вороны,

кружа над лабиринтом улиц,

нахально промышляют ужин,

поскольку сильно на мели.


Поэта взор слегка рассеян,

прогулка выйдет небольшою.

Мысль о долгах гнетет как туча,

достали цензоры и царь.

Великосветских фарисеев

он презирает всей душою.

Россия всё-таки дремуча.

– Где люди? Дайте мне фонарь!


Он до Плетнёва и обратно,

его рад видеть невский город,

ему целуют нежно плечи

каштанов листья, ветки ив.

И, согласитесь, так приятно,

что Александр Сергеич молод,

судьбой пока не покалечен,

здоров и бодр, талантлив, ЖИВ.