– Это шутки Небесного Старика, что сидит на небе в золотом доме. Все перевернулось на закате лет. Это у тебя мохнатого забот нет. А я вот не думал, что мне хоть раз придётся устилать люльку сухим мхом, да опилом…
Он задумался и отложил работу, предавшись воспоминаниям.
– Бабушка меня в детстве наставляла, убирать за младшей сестрой, говорила, – старик изобразил высокий, едкий голос, – следите, мол, чтобы ничего не пропало, всё сжигайте до последней крошки, и опил, и мох, детьми подмоченный. Все знают, что это плохой знак, если тёплый, после люльки, мох попадает чужим, так и до беды недолго, можно и ребёнку навредить. Он криво усмехнулся:
–Странная… Только, дескать, вороне по весне можно, она в нем лапки отогреет и быстрее солнышко принесёт. Это в детском-то… отогреет…
Старик вытер рукавом одинокую слезу и тряхнул головой, прогоняя наваждение.
– Это сколько лет я не вспоминал?.. – С досадой сказал он. – Их давно уже нет, а память осталась.
Старик молча продолжил орудовать ножом. Стружка разлеталась в разные стороны.
Наконец, люлька была готова. Она больше напоминала неровное строганное деревянное корытце, сделанное старательно, но неумело.
– Надеюсь, Эйви понравится.
Старик, склонив голову, любовался своей работой и прицокивал языком:
– Ну как? Хорошо?
Пёс почесал за ухом. Старик раздосадовано махнул на него рукой. А девочка только приоткрыла глаза, сладко зевнула и снова уснула крепким детским сном, когда он укладывал её в подвешенную на столбы дома люльку.
После старик долго сидел у догорающего очага в полумраке, разглаживал варежку и смотрел на умелую вышивку. Затем он тихо поднялся, подошёл к люльке и положил варежку девочке, та тревожно причмокнула во сне. Старик лёг к противоположной стене, отвернулся, но долго ещё ворочался, ожидая сновидений, пока, наконец, не уснул. Он не заметил, как люлька сама собой раскачивалась невидимой рукой, и женщина склонилась над девочкой, пела ей песни и расчёсывая волосы. Эйви спала и улыбалась.
Болотный газ с присвистом горит в плоском железном светильнике на стене промозглого и сырого подземелья. Отбрасывает причудливые тени на неровный гранитный свод. Девочка сжимает голубую рукавицу, лежит в каменном котле, иссечённом грубым узором. Сильная рука качает его, как колыбель.
– Её нигде нет, – холодный бесцветный голос, стоящего рядом с Ним, тощего белёсого старика с жидкой бородой внушает страх. – Возможно…?