– Распусти волосы-то, – не удержавшись, строго проговорила она. – Чтобы я этот хвост больше не видела. Ты красавица – не смей этим не воспользоваться!
С первых же дней пребывания внучки в столице бабушка перешла в наступление.
– А нашу соседку Катю взяли в агентство. Модельное, – как бы невзначай сообщила она. Пергидрольная маникюрша аккуратно подпиливала ногти, слушая, как Ханна Генриховна наставляла внучку на путь истинный.
– Тебе тоже надо сходить. Ты ничем не хуже ее. – Она придирчиво оглядела внучку, облаченную в домашние шорты и майку. – Слава Богу, внешность тебе досталась от мамы. – Ханна с грустью взглянула на фотографию красивой молодой женщины, висевшую в коричневой рамке над столом. – А мозги у тебя, я надеюсь, мои. Твои родители в жизни бы не выиграли ни одной олимпиады.
– Бабушка, – Таш присела напротив нее за стол. Она сглотнула, набрала в рот воздуха для храбрости и быстро выпалила: – Не надо так про папу. Ты же знаешь, что он старается.
– Ты забыла? Никакая я тебе не бабушка. – Ханна контролировала каждое движение новой маникюрши. – Называй меня Ханна. Дома тренируйся, чтобы не брякнуть на людях. Как в мои сорок восемь у меня может быть семнадцатилетняя внучка?
Пергидрольная маникюрша попыталась скривить рот в заискивающей улыбке, но, встретив ледяной взгляд Ханны, тут же вернулась к своей работе. Весь поселок знал, что Ханна любила приврать про свой возраст, особенно мужчинам. Она и вправду выглядела гораздо моложе своих шестидесяти пяти. Этой холодной хичкоковской блондинке так и не суждено было встретить своего единственного. Папа говорил, что Ханна была обречена на одиночество из-за невыносимого характера.
История ее личной жизни была скелетом, запрятанным глубоко-глубоко в самом темном семейном шкафу. Таш слышала, что бабушка Ханна родилась в Западной Сибири, куда прабабку и прадеда, этнических немцев, в тридцать седьмом сослал Сталин. В шестидесятые годы, когда их реабилитировали, они вернулись обратно в Москву. Несмотря на перенесенные страдания, прадед, известный биолог, до конца своих дней считал себя советским человеком и оставался приверженцем коммунизма. В период «оттепели», когда часть советских немцев эмигрировали в ФРГ, он остался верен СССР и категорически отказался уезжать. Молодая Ханна отбыла в Германию в семидесятом, сразу после подписания договора между ФРГ и СССР об отказе от применения силы. Что конкретно произошло в Германии, никто так и не узнал, но через два года Ханна вернулась в СССР с годовалой дочкой, немецким паспортом и пачкой немецких марок, на которые родителям тут же была куплена квартира, а она с дочкой переехала в Переделкино. В загсе маму Таш записали как Анну Генриховну Штейнер, по имени и фамилии прадеда. За свою долгую жизнь Ханна разбила не одно сердце, но так и не решилась соединить свою судьбу с кем–то одним. Всю любовь она отдала дочери. Анна унаследовала от матери красивое лицо и безупречную фигуру, но, в отличие от Ханны, ее красота вышла не утонченной, а какой-то дикой и свободной. Ханна мечтала, что Анна станет актрисой и будет блистать на сцене МХАТ и на экранах Мосфильма. Она таскала дочь на бесконечные кружки, водила на тренировки, развивала в ней талант к ораторству и актерскому мастерству. Вместо этого Анна поступила в Строгановку, на первом курсе забеременела от однокурсника – «клошара» – и после окончания института уехала с ним в провинцию. Ханна не могла смириться с таким бездумным поступком дочери и напрочь отказалась принимать их союз. Только на похоронах дочери она наконец-то подошла к «клошару» и потребовала, чтобы с этих пор все летние каникулы Таш проводила у нее в Переделкино. Так продолжалось вплоть до окончания школы, когда Ханна настояла на том, что на время обучения в Университете Таш будет жить у нее.