Анна огляделась вокруг. Остальные воспитанники разошлись по своим работам, но как она могла чем-то заниматься, пока не разрешилась проблема с ее отъездом?
– Мне надо повидаться с Матроной, – сказала она.
С лица Пенелопы сошла краска.
– Мы уже отстали от графика. Если не начнешь работу сейчас, придется опять отрабатывать двойную смену в шахте. Она тебя заставит пахать до самой последней минуты, пока корабль не отплывет.
Анна кивнула:
– Если в результате я окажусь-таки на борту, то ничего, переживу.
Не позволяя здравому смыслу взять верх, Анна оставила подругу с грудой листьев и решительно двинулась через двор к Усадьбе, пятиэтажному дому из красного кирпича посередине приютской территории. Она взбежала по ступенькам парадной лестницы и вошла внутрь через массивные двустворчатые двери. От главного входа тянулось несколько коридоров, и Анна нырнула в тот, что уходил направо за старинными напольными часами, затем попетляла по извилистым галереям и вышла в длинный зал, ведущий непосредственно к кабинету Матроны. По обеим сторонам зала стояли статуи предыдущих директоров и директрис, все – с пристальным, как живым, взглядом, что усиливало общее впечатление дороги на казнь. Проходя мимо, Анна поежилась.
Дверь в кабинет была открыта, но девочка все равно остановилась снаружи и постучала. Матрона не из тех, к кому стоит врываться без стука. Ответа не последовало, и Анна рискнула заглянуть внутрь.
То была восьмиугольная комната с тремя высокими витражными окнами; в центре стоял большой дубовый стол с причудливой резьбой, от пола до потолка высились стеллажи. Расцвеченный пестрыми стеклами яркий солнечный свет наполнял все помещение, и, куда бы ни глянула Анна, ее чумазое лицо отражалось в какой-нибудь до блеска отполированной поверхности. Единственным живым существом в комнате была огневая ящерица Матроны, мирно сопевшая в корзинке в углу. Звали ящерицу Пёс – по крайней мере, так было написано на ее ошейнике. Пёс был длиной в два фута от носа до кончика хвоста, покрыт черной чешуей, имел два черных крылышка и ярко-зеленые глаза. Летал он так себе – скорее, неуклюже трепыхался в нескольких дюймах над землей, врезаясь в предметы, словно шмель без малейшего пространственного зрения. Анне Пёс очень нравился; жалко, что его нельзя забрать из Св. Люпина.