Это положение вызывает в Москве очень суровую оценку, если верить впечатлениям, сообщенным мне английским журналистом, вчера только обедавшим в «Славянском Базаре». «Во всех московских салонах и кружках, – говорит он, – проявляется большое раздражение по поводу оборота, какой принимают военные события. Не могут понять этой остановки всех наступлений и этих постоянных отступлений, которые как будто никогда не должны кончиться… Однако обвиняют не Николая Николаевича, а царя и еще больше царицу. Об Александре Федоровне распространяют самые нелепые слухи; обвиняют Распутина в том, что он подкуплен Германией и царицу иначе не называют, как «немкой».
Вот уже несколько раз я слышу, что царицу упрекают в том, что она сохранила на троне симпатии, пристрастие, привязанность к Германии. Несчастная женщина ни с какой стороны не заслужила такого обвинения, о котором она знает и которое приводит ее в отчаяние.
Александра Федоровна ни душой, ни сердцем никогда не была немкой. Правда, она немка по происхождению, по крайней мере, с отцовской стороны, так как отцом ее был Людвиг IV, великий герцог Гессенский и Рейнский, но она англичанка по матери, принцессе Алисе, дочери королевы Виктории. В 1878 г., шести лет, она потеряла мать и с тех пор обычно жила при английском Дворе. Ее воспитание, образование, умственное и нравственное развитие были совершенно английские. Еще теперь она англичанка по внешности, по манере, по известному налету чопорности и пуританизма, по непримиримой и воинствующей суровости своего сознания, наконец, по многим интимным привычкам. Этим, впрочем, ограничивается все то, что в ней осталось от ее западного происхождения.
В сущности же она стала вполне русской. Несмотря на легенду, которая, как я вижу, образуется вокруг ее имени, я не сомневаюсь в ее патриотизме. Она горячо любит Россию. И как ей не быть привязанной к этой второй ее родине, которая заключает в себе и воплощает для нее все ее интересы – женщины, супруги. Когда она вступала на трон в 1894 г., уже было известно, что она не любит Германию, в особенности Пруссию; в последние годы она чувствовала личное отвращение к импературу Вильгельму, и она на него взваливает ответственность «за эту ужасную войну». Когда она узнала о сожжении Лувэна, она воскликнула: «Я краснею, что была немкой».