– Да… Наказать-то их надо. Что-нибудь придумаю, – задумавшись, он взмахнул рукой. – Что ни день, то новый мне сюрприз!
И правда, за свою не такую уж и долгую жизнь (всего-то разменял сорок лет с привеском) повидал и испытал столько всего, что с лихвой хватило бы на несколько человек.
В шесть лет он остался без отца. Было ли это для него горем? Скорее – нет, чем – да. Отец его был инженером – конструктором по самолёто- и ракетостроению. И, по-видимому, даже талантливым, если вскоре после окончания института, на заводе, куда его распределили, он работал уже ведущим конструктором. Но это была его лицевая сторона, на работе, на людях. Дома же у него была другая жизнь.
Едва поужинав, он садился за руль своего «Москвича», который купил на деньги, подаренные ему матерью (мать хоть и не жила с ним с малолетства, не воспитывала его, он был скорее сыном своей бабки, которая силком забрала его от матери, бывшей в то время совсем юной, шестнадцатилетней девчонкой). Деньгами мать всегда помогала. Сначала бабке, а потом ему, когда учился в институте.
На «Москвиче» он таксовал, зарабатывая таким образом когда деньги, когда – бутылки водки. Водкой с ним расплачивались за подвоз мебели или ещё чего-то тяжёлого. Она у него не залёживалась, не застаивалась. Зачастую они вместе с заказчиками её тут же и приканчивали. Домой возвращался «чуть тёпленький». А там, естественно, начинались скандалы. Мать Игоря ругала отца, бабка, жившая с ними, ругала мать, а отца науськивала побить мать, чтобы та знала своё место. Начиналась драка. Отец распускал руки, избивая мать, та первое время терпела побои, пряча только лицо – ей не хотелось, чтобы назавтра на нём были видны синяки, – она же работала в школе. Потом ей надоело терпеть, а женщина она была не мелкого десятка, и научилась давать ему сдачи. Да не просто так, а, когда он начинал рыгать с перепою, тащила его к унитазу и тыкала его туда головой, чтобы он не пакостил в квартире. Бабка начинала вопить:
– Убивают! Убивают!
А мать осаживала её:
– Только повизжи ещё! И тебя засуну в унитаз!
Старуха замолкала, трепыхаясь от злости.
Потом она сменила тактику. Во время усмирения отца усердно поощряла мать:
– Так его! Так его! Пущай знаеть, сколь пить можно!
А наутро ему же шипела – жаловалась, как мать обижала его.