Был томный летний вечер воскресенья. Полицейские радовались, что им так быстро удалось избавиться от лишней работы, свалившейся под конец смены. Перепуганная уборщица, опрокинув ведро с водой и бросив швабру, мчалась по коридору, выкрикивая имя дежурного доктора. Мужчина, покрывшись мурашками, стоял в холодной грязной луже посреди холла психиатрической клиники. Ему было всё равно.
Естественно, никаких документов при нём не было. Человек без имени и возраста. Родственники и друзья его не искали, а если и искали, то не нашли. В документации клиники он значился, как пациент № 3028, но все звали его Стариком.
Он практически не выходил из состояния каталептического ступора – по-крайней мере, так было написано в его медицинской карте. Его кормили с ложки, на инвалидной коляске отвозили на процедуры, как ребёнка укрывали одеялом перед сном. Иногда в хорошую погоду вместе с другими пациентами, которым были разрешены прогулки, выводили во внутренний двор больницы, понежиться под солнечными лучами и проветрить лёгкие от затхлого воздуха клиники, пропитанного миазмами уныния и безысходности.
Старик оставался молчалив и ко всему безразличен. Почти… Оживлялся он лишь при виде мух. Заливался диким ревом всякий раз, как замечал шестилапых падальщиц. Диптерофобия – повторяли доктора на консилиумах и качали своими умными головами.
Поначалу к Старику пытались подселять товарищей по несчастью, но уже после первой ночи они впадали в неистовство, устраивали истерики, бросались на медперсонал, ползали на коленях, лишь бы их перевели в другую палату. Пусть в забитую до отказа хохочущими аутистами, пусть в компанию лежачих больных смердящих подгнивающими пролежнями, да хоть в отделение к буйным. Узнав, что его ждёт переезд в двести семнадцатую палату, особо впечатлительный парень, по прозвищу Ничоси, прокусил себе ладонь, чтобы гарантировано заночевать в изоляторе.
Никто из пациентов не мог внятно ответить на вопрос – в чём дело? Малыш – здоровенный бугай с интеллектом трёхлетнего ребёнка – замученный расспросами врачей, размазывая по щекам сопли и слёзы, раскачиваясь и беспрестанно мотая головой, прошептал:
– Я боюсь, что она узнает.
Лишь ещё сильнее озадачив докторов, больше он не проронил ни слова. Спустя пару дней во время обеда Малыш сел в углу столовой, с силой пропихнул себе в горло ложку, смял гортань и тихонько умер, сжимая в пудовых кулаках плюшевого динозавра.