До встречи с Хершем Сим сменил три места работы. Всякий раз его выгоняли со скандалом из-за грубого обращения с пациентами. Видимо давал о себе знать буйный характер, унаследованный от отца. Херш обычно закрывал глаза, когда Сим начинал перегибать палку, но иногда взамен просил санитара о небольших одолжениях. Вот, как сейчас. Велел по-тихому привезти в клинику пациента, сказал, что тот пойдёт добровольно. Что ж, по-тихому и добровольно не получилось.
– Поищи какие-нибудь документы и давай пошустрее, неизвестно надолго ли наш клиент отключился, – сказал Сим.
Рыжик беглым взглядом осмотрел маленькую квартирку. Увидел на столе бутылку с недопитым виски и рамку с фотографией какого-то мальчика облокотившегося на кирпичную стену, на которой баллончиками какой-то не особо талантливый художник нарисовал кривобокого сердитого Винни-Пуха, жадно слизывающего с лапы оранжевый мёд. Мальчик улыбался, но его лицо было бледное и осунувшееся, будто он только начал выздоравливать после тяжёлой болезни.
– Под столом какой-то чемодан или как там это правильно называется.
– Это называется дипломат, – буркнул Сим, нагибаясь за находкой.
Щёлкнули замочки.
– То, что надо, – сказал Сим, порывшись в содержимом дипломата. – Бери клиента под руки. Грузимся.
– Подожди.
Следуя слепому порыву, Рыжик взял со стола фотографию, вытащил её из рамки и бросил в дипломат к остальным бумагам.
Дюрана окружала тьма – космос, в котором забыли включить звёзды. Обычно говорят: так тихо, что слышно биение сердца. Тут было тише.
Он ничего не чувствовал. Тело будто растворилось, как сахар в горячей воде. Осталось лишь сознание, обременённое воспоминаниями о том, что когда-то у него были ноги, руки, плохо подвешенный язык… Он мог мыслить, но ничего не помнил о себе. Перед внутренним взором всплывали замыленные несвязные образы, доводящие до отчаяния попытки поймать за хвост хоть одну здравую мысль способную ослабить нити опутывающего его лихорадочного кошмара. Возникло острое ощущение, что кто-то пристально рассматривает его. Нужно было укрыться, спрятаться от любопытных невидимок. Сознание трепыхалось, не зная за что зацепиться, и медленно погружалось в зыбучие пески безумия.
Он не знал, сколько прошло часов… лет… когда прорезались первые звуки. Каждый звук отдавался эхом в его замороженном мире. Он не успел обрадоваться, что обрёл слух, как уже хотел оглохнуть вновь. Постепенно какофония тональностей начала приобретать упорядоченность, выстраиваясь в слова. А вскоре до него начал доходить их смысл.