― Высокий стиль, изысканная речь. Смогла я быстро к милому подняться. Стать ему ровней в мыслях.
Как сладко говорил он о любви, как сильно я его любила. Плоть моя не полыхала страстью тихой, робкой. Нет! Огонь… томительный, мятежный. Он жег меня, терзал, так волновал своим изменчивым желанием. И задыхалась я в истоме неги жгучей, которая, то вдруг застынет, то снова бурно закипит. О, этот пожар! В нем, тая, я сгорала. Мне близок стал желаний дерзких крик и страсти безудержной стон. Увы, я обо всем забыла. С грехом ложилась, грешная вставала… Какая счастливая была! Во мне звенела радость. Я пела. Я летала. В объятиях любимого познала, какое наслаждение быть женщиной, желанной, обожаемой, единой.
Каждую ночь в моих ногах стелилось шелковым ковром синее небо. По Млечному пути бродила босиком, обжечься не боясь. Мне в волосы вплетали свет зарницы. В короне пышной угодливо сверкали молнии. Луна мой сарафан парчовый выткала жемчужной ниткой по золотому полю. Я куталась в лебяжий пух тончайших облаков. Сладкоголосый ветер, расправив свои тугие крылья, в ладонях невесомых над миром нес нас, ошалевших от любви, и сыпались на нас дожди из россыпей алмазных звезд, нежнее розы лепестков, и благоухание невиданных цветов нас окружало. Что говорить, была я королева.
― Что, это был король заморский? – Хима невольно прервала дивную речь. Елка тут же одернула ее за руку.
― Конечно, нет, – горько усмехнулась гостья неизвестная. – Кто он был на самом деле, я так и не узнала до конца, хоть и догадывалась, что не простой и вовсе даже и не смертный.
Мое ворованное счастье недолгим было. Хоть страсть безумную свою от всех старалась утаить, я родила. Девочку. Хорошенькую такую малютку. Рассудок вдруг проснулся. Ведь это тяжкий грех. Терзают разум мучительные мысли. Безвольное сердце не ладит с трезвой головой. И заметалась я в испуге сильном: тягостных сомнений позднее прозренье гложет грудь. Зачем они, встречи эти тайные? Что миру рассказать о дочке? Как примут ее, в грехе рожденную? И тяжело мне стало жить…
Стремлюсь забыть эту любовь, силюсь во встречах отказать. Проходит день, а к ночи, бьется душа моя невольной птицей, скулит, терзается, о ласках привычных молит здравый ум. Горит жадное тело на костре в невыносимой муке, требует страсти. Мне страшно! Мне больно! Но все же его я люблю с такой неодолимой силой. Придет он ночкой темной, оттолкну и тут же обниму. Прижмусь к груди горячей и снова прогоню. Уйдет он хмурый, не оглянувшись на прощание, и сохну я в тоске неукротимой. Вою волчицей ненасытной. Подушку, где голова его лежала, целую, к сердцу прижимаю.