Он поставил мою чашку на подоконник и ушел. А я опять стоял у окна
и смотрел на красные огни его отъезжающей "феррари". А потом заснул
прямо в кресле. И только утром вспомнил, что забыл закрыть
дверь.
Сначала я хотел снять квартиру. И даже посмотрел несколько, но мне
было неуютно в этих чужих, незнакомых стенах. Я попытался поискать
квартиру попроще и подешевле, но все было не то. Да и смысла в этом
особенного не было: большую часть времени я проводил в мастерской.
На первую выставку я отобрал свои лучшие картины, и у меня еще
оставалось некоторое количество, чтобы зал не выглядел пустым, но я
не хотел настолько опускаться. Поэтому работал, пожалуй, больше,
чем когда-либо в своей жизни. Нет, я не сидел в мастерской
безвылазно. Я бродил по городу, ища образы и лица, подолгу
всматривался в мутную воду с мостов, пил кофе в дешевых кафе и
дорогих ресторанах, благо теперь мог себе это позволить. Мне
звонили с предложением выставок. Но я физически не мог писать
больше трех картин в месяц. А разбирали все без остатка, казалось,
люди готовы хватать даже мои наброски. И я окончательно убедился,
что к моему таланту это имеет крайне мало отношения. Заказы я, тем
не менее, брал. Только с условием, что смогу выставить работы,
прежде чем отдам заказчику окончательно. Нет, я не халтурил, ни в
малейшей степени. Рисовать хотелось непрерывно, даже во сне. Но
самое большое удовольствие доставляли те самые картины.
Я не мог сказать точно, действует ли на меня его странная магия.
Нет, определенно, если бы я был девушкой, наверняка бы в него
влюбился. А так, кем он был для меня? Другом? Я вообще не
представлял, что в отношениях с таким человеком может быть нечто,
похожее на дружбу. Это было примерно то же самое, что дружить,
например, с портретом Моны Лизы или зданием Эрмитажа. Он приезжал
ко мне раз в месяц, иногда забирал свою новую картину, иногда
оставлял до следующей выставки. Да, я рисовал его, рисовал отчаянно
и самозабвенно, и какие только образы я для него не выбирал!
Старого колдуна, веселого монаха, отпускающего грехи двум шлюхам,
на чьих лицах было написано искреннее раскаяние, даже драного
уличного кота, гордо восседающего на краю мусорного бака. Картина
называлась "Надежда". И она понравилась ему больше всех.
Он долго смотрел на холст, а потом поставил на подоконник вечную и
неизменную бутылку красного вина.