«Мы чудовища». Мне бы стоило обидеться на эти слова, но вместо этого они проникают мне в душу, как правда, которую я искала годами.
– Пойдем со мной, – понизив голос, просит он, а затем подходит ближе.
Я опускаю глаза.
– Не притворяйся, что между нами ничего не изменилось.
– Это не так, – говорит он, внезапно оказавшись прямо передо мной. На его коже виднеются пятна моей крови, а светло-голубые глаза смотрят прямо в мои. – Я не люблю тебя так, как раньше, Цзюнь Бэй. Не знаю, то ли дело в прошедших годах или в чем-то другом, чего я не помню. Но я уже не тот парень, что позволял издеваться над собой, ожидая тебя. Вот только ты все еще занимаешь часть моего сердца. И так будет всегда.
Слова повисают между нами в воздухе, который с каждой секундой все сильнее давит на меня, и с этим все труднее и труднее бороться. Я знаю, почему чувства Коула изменились, и дело не в годах разлуки, а в девушке, запертой в моем разуме. В Катарине. Именно ее он любит. Именно она украла его сердце. Я не могу выбросить из головы, как они обнимались и целовались, не хочу вспоминать об этом сейчас. Как не хочу чувствовать притяжение к Коулу.
Но мне так больно, так одиноко, что я не выдерживаю, сокращаю расстояние между нами и оказываюсь в его таких родных объятиях.
Его рука скользит по моему плечу, а моя – по его груди. Громкие голоса доносятся до нас из атриума сквозь дыру в стене, но я едва различаю их сквозь пульсации крови в ушах и внутреннего голоса, который кричит мне, что это неправильно, хоть и кажется совершенно иначе. Я бесчисленное количество раз оказывалась в его объятиях, но тогда мы были детьми. А теперь он стал старше, сильнее, шире в плечах и с такой жаждой в глазах, которая отзывается во мне и высвобождает какую-то часть меня, хотя я даже не знала, что держу ее в клетке.
Он опускает голову, но затем останавливается и склоняет ее в бок.
– Ты это слышишь?
– Нет, – отвечаю я, продолжая скользить руками вверх по его груди.
– Что-то не так.
Он отстраняется, отчего меня тут же охватывает разочарование. Мы остались наедине и уже достаточно взрослые, чтобы впервые в жизни разжечь искру между нами до настоящего пожара, а он беспокоится о каких-то криках.
– Люди здесь всегда шумят, – говорю я. – Так что это привычное дело…
Я замолкаю, услышав, как гул голосов поменял тональность. Он превращается в рев и эхом разносится по лаборатории. Люди в парке больше не шумят.