– Я понимаю, – тихо проговорила я.
Хотя я не понимала, не совсем понимала. Помимо всего прочего, я не понимала, как сама к этому отношусь. Мне не хотелось, чтобы мужчина в дорогом костюме завладел вещами Айрин. Мне, правда, не хотелось, чтобы он руководил строителями, стоял у старой железной кровати Айрин, ступал до блеска начищенными ботинками по её потёртым коврам… Но при этом мне было приятно представлять, каким мог бы стать этот дом без отвратительной кухни и с совершенно белыми и сияющими комнатами. С чистой и починенной лестницей, со срубленными с фронтона деревьями.
Я открыла было рот, чтобы заговорить, но решила не делать этого.
Может быть, я спрошу обо всём этом Софию во время поездки, она должна что-то знать.
Если, конечно, она вообще захочет, чтобы нас с ней видели вместе.
Только друзья могут солгать ради тебя…
Автобус уходил через десять минут. Папа предложил подвезти нас в школу, но лучше бы он этого не делал. Наша машина была собрана в прошлом веке, даже в прошлом тысячелетии. Когда-то она была красной, но краска давно стёрлась, и теперь машина стала отчасти серебристой, если не считать днища (оно всё ещё было красным). В последний раз, когда мама возила её на автомойку, половина краски слезла.
Я ненавидела эту машину.
По пути в школу мы проехали мимо дома Айрин, стоявшего в тени окружавших его высоких ясеней. По ветвям скакали белки, а дом будто смотрел на нас тёмными грязными окнами.
От этого мне стало очень грустно.
И я разозлилась.
Мы припарковались рядом с огромным чёрным внедорожником. Он был таким большим, что наша машина, вероятно, могла бы припарковаться внутри него. Сзади стояла казавшаяся крохотной София рядом с грудой золотисто-зелёных чемоданов и сумок, откуда, кроме всего прочего, торчали теннисная ракетка и футляр со скрипкой. Для Брима всё это казалось слишком претенциозным. Насколько я помню, там не было ничего, кроме грязи или песка. София выглядела не очень-то радостной.
Я подумала, что бы такое сказать. «Привет, помнишь меня? Ту самую болтушку?» Или: «Извини мою маму за мёртвую курицу». Или: «В душе я прекрасна, просто я разжирела».
Ничего такого я не сказала.
Папа выпрыгнул из машины, и я поняла, что на нём комбинезон и оранжевые резиновые сапоги, и его нужно задержать, прежде чем он предпримет попытку какого-либо социального взаимодействия. Я выползла, минуя палки для ходьбы, которые прихватил с собой Нед, и схватила папу за руку, оттаскивая его обратно к машине и не давая ему возможности пообщаться.