Старушка скромно уселась в уголок напротив Татьяны, и смотрела, как мать пытается утихомирить алыша.
Доброе лицо старой женщины выражало нежность.
– Молодец ты, бабонька, не бросила мальченку, – улыбнулась она сквозь слезы. Как только бабуля это сказала, Соколова поняла что женщина и старушка не знают друг друга, и гадкий некрасивый ребенок ей вовсе не внук.
– Это родители мои поддержали, а я чуть грех на душу не взяла, оставить хотела, – проговорила женщина, снимая с вертящегося сына куртку, – Он хороший, жалеет меня, когда плачу, еду мне свою отдает. В больницу вот едем, на операцию, скоро мой Егорушка красавцем будет, – вытерла женщина слезы.
«Вот, дура, родила себе урода и мается, лучше бы в роддоме оставила» – зло подумала Соколова, поспешно отворачиваясь от мерзкого мальчика. Она брезгливо содрогнулась, когда увидела, что старушка целует Егорку в лобик и баюкает его на руках.
– Ням-ням! – заорал ребенок, изгибаясь, на руках старухи всем телом.
– Кушать хочет. Сейчас, сейчас, Егорушка, – мать достала из сумки пироги и сок, – Угощайтесь, – пригласила она Таньку и старушку.
Бабка потянулась к своей поклаже, и тут девушка увидела, что у нее нет четырех пальцев. Вместо них, из ладошки выглядывали короткие обрубки. Соколова сделала вид, что не заметила руку старушки. Вскоре, на столе лежали жареная курица, стряпня, фрукты.
– Голод не тетка, девонька, покушай с нами, – пригласила бабка, протягивая Таньке фрукты. Девушка из приличия взяла со стола банан. Егорка ел все, что видел, заталкивая еду в рот большими кусками. Иногда пища вместе со слюной падала ему на колени и Соколова отворачивалась, боясь, что ее стошнит.
– Хватит сыночек, хватит, завтра еще поешь, – уговаривала мать сына, укладывая его спать. Поезд мирно качался и вскоре ребенок уснул. Три женщины остались в тишине. Одна совсем юная, только начавшая жить, вторая молодая, но уже хлебнувшая горя и третья, прожившая целую жизнь. Все три женщины глядели на спящего мальчика, и каждая думала о своем.
– Бабуся, а ты что, пальцы- то, отморозила, да? – нарушила неловкое молчание Танька, желая как-то отвлечься от тяготивших ее мыслей.
– Нет, девонька. Сына я вырастила негодного. Отец его умер еще по молодости, я одна ребенка тянула. На заводе пахала на две смены, да не заметила, как сынок мой в дурную компанию втянулся, воровать начал. Уж я ругала его, ревела, все без толку, только хуже стало. Он пить горькую стал, да меня гонял. Как-то пришел он домой с ворованным, пьяный, да спать лег, а я вещички-то хозяевам снесла, знала, откуда взял. Он проснулся, похмелился, стал наворованное искать, не нашел, да как закричит на меня. Я бежать, он за топор схватился. Вначале пинал меня, а потом топором-то замахнулся, да пальцы-то и обрубил… Сосед прибежал, хотел топор у сына отобрать, да тот его на смерть зарубил… Еду вот к нему в тюрму, передачку везу, сын ведь…, – старуха вытерла уголком платка выцветшие глаза.