– Дело не в возрасте.
– А в чем?
– В степени риска, на который готов пойти. Да и талант – дело не лишнее… – раскрывал секреты частной инициативы Шабтай. Казалось, несколько опрометчиво…
– Давно в Израиле? – прощупывала анкету ухажера Барбара.
– С семьдесят первого, хотя, кажется, только вчера с трапа сошел… – с грустью признался Шабтай.
– Не понимаю… – озадачилась полька. – Ботсвана, тут же каменный век. На чем деньги делать? Мы-то здесь по контракту, братская помощь, так сказать. Бескорыстно!
– Бескорыстно? За валюту, твердую причем. Только поляки и венгры дешевле англичан и даже португальцев, а работают не хуже. Скорее даже лучше – каждый из вас за свое место дрожит. Где еще за год на машину скопить! Бескорыстно… дурят вас, – открыл ликбез соцэкономики Шабтай.
– Похоже, ты и впрямь не промах, только дела начальства мне побоку. Да, все хотела спросить: пан Зденек тебе зачем?
– Дружим.
– Дружишь? Босс ведь старше тебя почти вдвое. Что у вас общего, не пойму? Мы строго следуем контракту, отчитываясь за каждый гвоздь. Социализм и предпринимательство – как собака с кошкой. Вы же со Зденеком, точно заговорщики: запираетесь, шепчетесь. Причем ежедневно и почему-то по-русски. Откуда только Зденек русский знает?
– Твой нос для того, чтобы его целовали мужчины, – оборвал пассию Шабтай.
Барбара замерла. Капельки пота, проступившие на лице от жары, вдруг укрупнились и застыли уродливым, горчичным отливом.
Последующий нырок фабулы, начавшей навевать зевоту, – когда наконец! – изумил бы самого Фрейда, разукрасившего мироздание флажками либидо. И, не исключено, подвинул бы к сочинению трактата «Ролевая оплошность – случайная или преднамеренная – взрыватель условностей полового этикета».
Словно в безумии, с устремленными к потолку руками – то ли в ужасе от нечаянно попранного табу, то ли в эротическом танце-ритуале пращуров, недорисованном на скалах из-за избытка чувств, оттого не дошедшего до потомков, Шабтай бросился к Барбаре и, распластавшись на коленях, стал покрывать как прокаженный ее ноги поцелуями. Прерывался лишь на хриплое: «Сорвалось, прости!»
Тут хитрющий чертик с характерной горбинкой на носу выглянул из-за шкафа и, указав на Шабтая, оскалился. Но, на что намекал, одному Богу известно.
Барбара смотрела на мечущуюся голову воздыхателя как на швейную машинку, работающую по раз и навсегда заведенному маршруту, и, казалось, пассивно ждала то ли конца катушки, то ли перебоя электроэнергии. Не дождавшись ни того, ни другого, подняла руку и в некоем вялом, едва зарождающемся любопытстве прикоснулась к густой шевелюре Шабтая, но почти тут же убрала.