Время текло нестерпимо медленно, но он не решился обсуждать по телефону мучивший его вопрос. Тень брошена на одного из самых близких ему людей. И от встречи с глазу-на-глаз, на которую он летел зависело слишком многое – дело всей его жизни.
И вопрос был не в бизнесе. Не в могущественной промышленной империи, построенной этим жестким хладнокровным норманом. В последние годы он, Олаф Вагнер вложил всего себя в дело, крайне важное для жизни этой небольшой планеты.
Где-то внутри зарождалось беспокойство, перераставшее в холодный парализующий страх.
Откуда это?
Вагнер сглотнул пересохшим горлом и посмотрел на стол: на недопитый стакан янтарного виски; на плоский и гибкий, как глянцевый журнал, планшет с детской фотографией смеющейся Линды; на старинное серебряное блюдо с инжиром и испанскими мандаринами.
Едва заметное шевеление в правой ладони обернулось судорожной болью, словно рука сжимала сработавший электрошокер. Обычный сигнал вызова. Но рука больно ударилась о подлокотник, а вылетевший малтфон стукнулся в массивный квадратный стакан, перевернулся экраном вниз, и замер у серебряного блюда. Словно плоская черепашка пыталась спрятаться под столовый прибор.
Одолев тревогу, Вагнер поддел его мизинцем и уставился на экран.
Он! …Что это? Совпадение или закономерность? – подумал Олаф и понял, что в любом случае это недобрый знак. Затем уверенно нажал кнопку и поднёс аппарат, услышав знакомый доброжелательный голос, – Олаф, дружище, я не могу с тобой связаться. Ты куда пропал?
Вагнер молчал.
Зачем он спрашивает? Проверяет? Ведь наверняка знает, где я нахожусь.
Он ещё немного помолчал, обдумывая, что ответить, или что спросить и произнёс глухим сдавленным голосом, – Ты?
– Я, – послышался невозмутимый ответ. Вагнер помешкал, раздумывая, затем спросил:
– Ты что-то хотел? У меня мало времени. Я перезвоню тебе позже.
Раздался лёгкий выдох усмешки, – Это вряд ли получится. Ты совершил непростительную ошибку, всемогущий Вагнер.
Вагнер молчал, ошарашенно глядя на свою руку, что на глазах бледнела, вычерчивая узор аристократических прожилок. Тон собеседника наполнялся тяжёлыми нотками. – Слушай внимательно. Моё прошлое – это только моё прошлое. А ты поплатишься за самоуверенную дерзость. Прощай, Олаф. Мне искренне жаль.
Лавина бессильного ужаса пронеслась в сознании, сметая ещё теплившуюся надежду. Он понял всё. И хотел прокричать что-то сильное, важное, ранящее, оставляющее глубокий след, но наружу вырвался лишь бессвязный хрип, а из трубки послышался размеренный женский голос: