– Я не хочу, чтобы мой сын стал фанатом религии. Он уникальный ребёнок, совершенно уникальный.
Отец хлопнул ладонью по столу.
– Это совершенно меня не волнует, уникален он или не уникален: по мне, все дети одинаковые. И запомни: мой дом – это мой дом. Мой сын – это мой сын. Всё решаю я, и точка.
Я ненавидел арабский язык и его буквы. От злости на отца я швырнул книгу в сторону и начал стучать по стене руками, только, кажется, родители меня не слышали. Позже я успокоился и услышал голос мамы.
– Мы должны учить его важным вещам, чтобы он мог стать многогранным человеком. Он очень умный мальчик.
К моему удивлению, отец промолчал.
Признаюсь: когда меня назвали умным, я не чувствовал гордости. Я и только я знаю, какой я. Умный, толстый, высокий… Меня это не волновало.
Я был единственным ребёнком в семье. Родители, каждый из них, желали вырастить из меня нечто необыкновенное. У них для меня назначена была высокая планка. У отца своя – чтобы я учился в медресе, изучал арабский, как свой родной язык, любил охоту, продолжал дело наших предков. Мать хотела, чтобы я знал несколько европейских языков и стал врачом. Это была её мечта.
Буквально через несколько дней после их спора, который я подслушал, отец наставил на меня указательный палец, словно пистолет, и громко сказал, что я обязан делать всё, что он говорит, без объяснения.
– Ты должен учить арабский язык.
В поисках поддержки я посмотрел на маму, но та сидела опустив глаза, и мне оставалось только одно – защититься самому. Я довольно долго восхищался отцом, а сейчас впервые, познав его ужасный характер, решил больше не заслуживать его одобрения. Глубоко вдохнув, хоть и боясь его, я твёрдо сказал:
– Я не буду изучать арабский язык.
– Ещё как будешь, – услышал я холодный голос отца.
– Не пойду. – К тому времени я читал очень много книг и знал, как учат в медресе. С утра до вечера одно и то же вдалбливают, то, чего ребёнок не понимает. Потратить свою жизнь на то, что никогда мне не понадобится? Это бессмысленно.
Отец держал двумя руками свои уши, словно мои слова, как острый нож, резали его слух, затем очень низким голосом сказал:
– Это мы ещё посмотрим.
Мама уставилась в пол, будто ей было неинтересно моё будущее. «Предательница», – подумал я и только через очень много-много лет узнал, что отец запретил ей открывать рот, пока он даёт мне наставления.