В общем, мысленно я уже был готов к тому, что окажусь в тюрьме. Помню, встретил как-то Сашу Морозова>3 и говорю: «Ну вот, скорее всего, арестуют». (Я знал довольно много людей, прошедших через это в последние годы или находящихся в тюрьме. Литературовед и поэт Леня Чертков уже отсидел несколько лет, и с ним мы были в более-менее приятельских отношениях. Был Алик Гинзбург, который тоже два года отсидел. В Киеве арестовали Сергея Параджанова, выслали из СССР Виктора Некрасова.) Саша посмотрел на меня с ужасом и сказал: «Как же вы так спокойно об этом говорите?!» Я пожал плечами и ответил: «В Советском Союзе оказывались в тюрьмах люди и получше меня». На этих словах мы разошлись.
Сохранялась, правда, слабая возможность уехать из СССР. Но я уезжать никогда не собирался, хотя меня уговаривали это сделать. Помню, коллекционер Владимир Тетерятников незадолго до своего отъезда говорил, что меня неизбежно посадят. Но я-то писал об эмигрантской литературе и точно знал, что эмиграция – не выигрыш, а обмен одной потери на другую. Может быть, ты что-то и приобретаешь, но очень многое теряешь. Я знал, что моему двоюродному деду Александру Санину>4 в эмиграции было совсем не так уж хорошо, хотя он одно время руководил вместе с Артуро Тосканини театром Ла Скала. Так что иллюзий, в отличие от многих людей тогда, о достоинствах жизни в эмиграции у меня не было. И вообще я был довольно упрямый человек: ну, с какой стати? Это моя страна, я знаю свою семью за триста лет, почему я должен уезжать?.. Позже, в Боровске, я объяснял участковому, который меня убеждал: «Вам же здесь все не нравится, почему вы не уезжаете?» – «Ну почему же все не нравится? Мне многое нравится! Мне вы не нравитесь».
Мне действительно удалось уйти от слежки, и на несколько месяцев меня просто потеряли, что, как потом выяснилось из реплик следователей, вызвало у них большую злобу, а может быть, и внутренние проблемы – ведь отчеты писать надо. Если меня обнаруживали по камерам наблюдения, я успешно скрывался во дворах. Поэтому они начали следить за моей женой. Она была беременна, ей надо было гулять, да и бульдога Арсика надо было выгуливать. Во время прогулок она звонила мне на съемную квартиру на улице Дыбенко из телефонов-автоматов, но каждый раз – из разных, а все на постоянное прослушивание не поставишь. Тогда у нее за спиной начали появляться хмыри, которые пытались подсмотреть, какой номер она набирает. Через какое-то время – длилось это полгода или месяцев семь – они поймали Тому на улице и сказали: «Вы знаете, Тамара Всеволодовна, мы поняли, что все это ни к чему не приводит, и вообще, совершенно нам ваш муж не нужен, и надо это все прекращать». А мы с Томой знали, что у них действительно есть определенные сроки, когда они следят за человеком. КГБ – бюрократическая организация: там есть отчетность, есть выделенные для этого люди, определенные сроки слежки (полгода или год) и так далее. И, по нашим расчетам, эти полгода или год (точно не помню) подходили к концу. И они убедили Тому в том, что слежка будет прекращена, и мне просто надо зайти в прокуратуру и подписать какие-то документы: «Вы же понимаете, нам надо закончить. У нас отчетность».