Неизгладимое впечатление детства. Зимой, на лыжах мы вошли в Бродниково, оставленное людьми. Хлопали, как расстрельные, контрольные выстрелы, отрывающиеся ставни, скрипели в агонии шатающиеся двери, ветер с визгом драл с крыш солому. Жутко, апокалипсис какой-то. Скорей, скорей отсюда – домой, на печку, к бабушке.
А потом уже в зрелые годы, одолевая марксизм-ленинизм, идя по возрастающей в служебном положении, имея постоянным местом жительства лучезарную столицу нашу – Москву, посмотреть на которую в юном возрасте пришлось прибыть на крыше товарного поезда, я вдруг цепенел от щемящего, тоскливого чувства, готовый как Фёдор Тютчев променять блистательный мир «на грязь милой Родины».
И это ёще что. Вслед за английским архиепископом Ричардом Уотли мне хотелось прокричать: меня не устраивает современный прогресс тем, что движется вперёд, а не назад.
И я, Гена Пискарёв, «моряк красивый сам собою», гордящейся авторством в книжке, что выпустило тогда издательство «Правда», «Власть над землёй», заколебался. Какая мичуринская самонадеянность – власть над землёй! Вроде бы на самом-то деле земля властвует над человеком. И силён этот человек, пока действует в союзе с ней, соработничает, как с Богом.
Конечно, Глеба Успенского, его «Власть земли» я читал (университетская программа обязывала). Но читал обработанный уже ленинской характеристикой «Гения земного».
Мимо моего сознания, зашоренного новейшими веяниями, прошли как-то слова Глеба Ивановича о том, что «огромнейшая масса русского народа до тех пор терпелива и могуча в несчастьях, до тех пор молода душою, мужественно сильна и детски кротка – словом народ, который держит на своих плечах всех и вся, народ к которому идём за исцелением душевных мук, до тех пор сохраняет свой могучий и кроткий тип, покуда над ним царит власть земли, покуда в самом корне его существования лежит невозможность ослушания её повелений, покуда они властвуют над его умом, совестью, покуда они наполняют всё его существование».
К таким, собственно, мыслям и меня со временем прибила жизнь, сама крестьянская действительность, которую я отображал, работая в газете «Сельская жизнь». Однако вот до таких характеристик, таких образов относительно крестьянских, земных божьих начал в человеке не додумался. Это я о Святогоре-богатыре и Микуле Селяниновиче говорю, который легко несёт, как рассказал Успенский, за плечами какую-то сумочку, и которую богатырь-Святогор от земли оторвать не смог. «Что скажи ты, в сумочке накладено?» – спросил он Микулу.