Ночью кто-то выбросил тетрадь в окно. Не думаю, что её найдут и, тем более прочитают.
Мы остановились в какой-то полуразвалившейся беседке, одиноко торчащей посреди поля. Водитель достал из багажника небольшие коробочки с закусками и раздал их по штуке на двоих. Мы с Иван Иванычем снова разделили наш обед. Почему-то именно с ним я чувствую связь и готов отдать ему последнее. Остальные для меня существуют постольку-поскольку.
В голове бьёт только единственное желание – приехать.
Останавливались в беседке неслучайно: один из стариков не выдержал и испустил свой бренный дух. Похоронили, кто-то даже прочитал молитву. Разве так мы должны были позаботиться о человеке? Разве так должна была закончиться его жизнь, там, на пустыре? Кто-нибудь даст знать его родным, что он лежит неизвестно где, посреди непонятно чего?
Может, нас обманули, и мы едем совсем не в то место, о котором говорили по телевизору? На вопрос «Как долго ещё ехать?» водитель пожал плечами и сказал, что впервые едет этой дорогой. Может, мы сбились с пути? Может, мы ездим по кругу? Водитель кажется спокойным.
Руки не тянутся к письму. Заставил себя. Солнце греет по-весеннему, снег в лесах лежит нетронутым, а на полях уже тает. Летают птицы, но к автобусу они не приближаются. Наверное, мы и правда прокляты и едем в лагерь смерти. Мои мысли заняты только грядущим, будто я смирился с тем, что оставил там семью: мою маленькую плачущую жену и чувствительного сына. Я как будто распрощался с ними, когда положил трубку телефона, принял как должное, что больше не увижу их. Я боюсь, что так делаю только хуже, что лишаю себя всего. Особенно прошлого. Я не забыл вас, родные мои. Я люблю вас.
Ночью остановились около двухэтажного здания. Не слишком присматривался, что вокруг. Нас загнали в барак с двухэтажными кроватями. Я и Степан легли сверху.
По-человечески пожалели: дали доспать. Мужчина в форме с погонами высокого звания построил нас и других, которых я видел впервые. Тут были молодые парни и старые женщины, неизвестно для чего упечённые вместе с нами, стояли мужчины с серыми татуировками на руках, женщины с обвисшими грудями и синими веками, но что их объединяло с нами, старыми и немощными, – я не понимал. Главный говорил, но толком не знал, о чём сказать: что нас ждёт, никто даже не представлял. Он лишь пробурчал, что после того, как мы выйдем из этого здания, вся наша прошлая жизнь будет «стёрта в порошок, а новая взращена на нём». Мне это не понравилось.