– Выходи за меня замуж, Ольга, – сказал Суханов.
Ольга вдруг коротко и как-то зло рассмеялась.
– Я же просил тебя не смеяться! И ты обещала! А, Ольга?
– Прости! – Она притиснула пальцы к вискам, помяла выемки. – Какой странный сегодня день. Иной бабе одного такого дня на всю оставшуюся жизнь достаточно. Прожить такой день – и куда угодно! Хоть в огонь, хоть в воду. Понимаешь, Суханов, я сегодня уже получила точно такое же предложение. Ровно час назад.
У него возникло ощущение холода, глубокой внутренней пустоты, тоски и безнадежности – будто он встал на край каменной бездони, мыски ботинок развел в стороны над страшенной крутизной и начал медленно покачиваться на ступнях: вперед-назад, вперед-назад. Если подтолкнет кто-нибудь под лопатки, то он сделает последнее движение. Такое ощущение еще возникает, когда стоишь возле угрюмого поморского креста, мрачного, вымороженного, такие кресты разбросаны по побережью всего Кольского полуострова с четырнадцатого-пятнадцатого веков и с той поры служат людям верную службу: кресты сориентированы точно на север, на Полярную звезду, по ним люди, которые уходили и уходят в море, проверяли свои компасы. Кроме того, эти кресты поклонные – им молились.
– На мне женится, Суханов, только неумный человек, не замечающий ничего на свете. Рассеянный и неумный… Но ты же, Суханов, умный. Ты понимаешь – у-умный.
Г-господи, какая все это мелочь: умный человек, глупый! Да и какая, в конце концов, разница между умным и глупым человеком?
Разница между умным и глупым в том, что умный вначале обдумает, что хочет сказать, и уж потом решает: надо говорить или не надо, и очень часто не говорит, глупый же вначале скажет, а потом начинает оглядываться, обдумывать сказанное. Хотя, с другой стороны, правильно замечено, что дурак, сознавшийся в своей глупости, – уже не дурак. Умный никогда не заметит промаха собеседника, глупый – заметит всегда и не преминет вылезти с вытянутой рукой, сказать об этом. Вообще-то каждый человек имеет право быть глупым – и вряд ли кто станет останавливать, возражать, отговаривать, – только нельзя этим правом слишком часто пользоваться.
– Но это еще не все, Суханов, – Ольга тряхнула головой, плотные тяжелые волосы приоткрыли виски, обнажили лоб и вновь легли вольно, накрыли плечи; видно, движение это было отработано Ольгой – так же как и манера держать предметы, глядеть, разговаривать; отработана была и «изобразительная часть»: рисунок губ, изящная, внешне почти невидимая подводка глаз, оттеняющая их блеск и глубокий цвет. Суханов заметил, что глаза у Ольги цвет свой меняют: еще десять минут назад они были глубокими, серыми, таили в себе что-то пасмурное, а сейчас вдруг посветлели, приобрели морскую голубизну, безмятежность, зрачки сделались черными, опасными. Холодная пустота в груди у Суханова расширилась, заколебалась – сейчас поползет пузырь вверх, начнет выстуживать сердце, легкие, ключицы, глотку.