Андрей куда-то рванулся и через мгновенье появился на балконе, держа в руке огромные ножницы. С каким-то отчаянием или остервенением он начал стричь и рубить тараканий поток. Через две-три минуты сражение было закончено. Это была Пиррова победа. Андрей снова подмел и вымыл комнату, принес еще одну табуретку и сел рядом с Машей.
«Господи, зачем я притащил ее в этот ад?»
В ту ночь в незнакомой и чуждой ей среде земля под Машиными ногами дрогнула и дала трещину. Мир покачнулся. Того, что она пережила, ей уже никогда не удастся забыть. Она многое поняла. Так вот почему Андрей так не хотел надевать к свадьбе новый, но очень недорогой костюм, купленный на родительские деньги. На фоне этих стен он чувствовал себя «предателем». Он жил лучше, чем они! Он испытывал неловкость перед ее родителями, страдал за своих и умирал от стыда перед молодой женой. Зачем он потащил ее сюда?
Ему тоже хотелось плакать и кричать от горя, целовать ее руки, стать на колени, молить о прощении. Умолять забыть навсегда этот проклятый вечер, этих тараканов. Он проклинал себя за то, что уговорил ее сюда приехать. Как ей теперь забыть обо всем? Ему хотелось сказать, что когда-нибудь он купит ей самые лучшие туфли на свете, что все будет у них хорошо…
И сам не верил в это.
Маша спрятала лицо в колени и заткнула уши. Она ничего не хотела слышать. Ни о каком сне, а может быть и о счастье, теперь не могло быть и речи. Никогда, никогда она не сможет забыть ни об этом страшном вечере, ни о тараканах, ни о своих испорченных туфельках. Конечно, не о простых парусиновых туфельках, которые еще можно купить в обычном магазине. А о том волшебном башмачке, в котором пенилось шампанское и которого касались его губы!
Даже сейчас, среди прекрасного безмолвия, вспомнив это, Маша вздрогнула и потрясла головой. Прочь, прочь! Неужели это было с ней? Уж не приснилось ли ей все это в страшном сне? Нет, это был не сон. Это было, было, было.
Но почему она немедленно не уехала, не убежала, хоть пешком, хоть ползком, хоть вплавь? Плавать не умеет? Так были же ноги, голова, наконец? Нет ей оправдания. Но есть объяснения, детские, беспомощные. Боялась расстроить маму. Боялась пересудов в институте. Было и более страшное – зная Андрея, боялась, что он покончит с собой. Теперь она понимает, что все эти страхи были слишком преувеличены в ее инфантильном сознании. Уйди она тогда, может быть, ничего страшного и не случилось бы, все рано или поздно встало на свои места, каждый нашел бы настоящую вторую половину, как говорится, срубил дерево по себе. Хотя страх за жизнь Андрея мог и оправдаться. Он был именно такой, как она думала, – ранимый, одинокий, взваливший на свои плечи всю неустроенность окружающего его мира.