Ей снился сон. Посреди огромной светлой комнаты стояло овальное зеркало, накрытое черной тканью. Кира подбежала к нему и, стянув материю, увидела себя да несколько размытых силуэтов людей в белых промокших одеяниях. Только по туманным очертаниям корчащихся от боли лиц она догадалась, что это – ее родители и сестра-близнец, погибшие год назад в одной машине, случайно врезавшейся в мост из-за грозового ливня.
Теперь в дождливую погоду, с наступлением ночи, когда темнота за окном становится такой густой, что, кажется, до нее можно дотронуться, они навещают ее во снах.
Кира проснулась и резко вскочила с постели, с ее лба стекали капельки пота, а глаза широко раскрылись. Она посмотрела в окно. Шел ливень, издалека доносились громовые раскаты. Поезд проезжал какую-то старенькую деревеньку, картинка за стеклом все время менялась.
– Опять не спится? – послышался звонкий женский голос с другой стороны купе.
Кира повернулась и, еле шевеля губами, тихо ответила:
– Опять сестра. Опять я вижу ее глаза, такие холодные – куски льда.
Она потерла предплечья, словно холод охватил и ее саму. Соседка привстала, обнажив красивые ноги, и надела легкие матерчатые тапочки. Затем она слегка подвинулась, и ее окутал нежный пшеничный свет, лившийся в окно от покосившегося фонаря на станции. Лицо этой женщины было строгим и аскетичным и, в тоже время, по-особенному пленительным. Выступающие подтянутые скулы придавали ему форму удлиненного овала, внося некую загадку в утонченный образ, большие карие глаза казались несколько выпученными, на деле же этот эффект создавался за счет игры света и тени, и, как только лицо Офы (так звали женщину) вновь оказалось в полумраке, в глаза вернулись живая бойкость и вдумчивая глубина, ранее отнятые лучистым сиянием. Палево-соломенные волнистые волосы, которые она убирала в казавшуюся тяжелой старомодную прическу, сейчас, после ночного пробуждения, легко развевались от залетавшего в приоткрытое окно ветерка. Этот облик излучал едва уловимое ощущение сиюминутности, обостряющееся при взгляде на фотографию в нашейном кулоне, где Офе едва исполнилось двадцать, и каждая частичка ее тела была наполнена неподдельной и беспокойной радостью, означавшей обыкновенное счастье – просто жить.
Сидя на краю полки, свесив ноги и мило покачивая головой, Офа посмотрела на Киру. Та искала, за что бы зацепиться обезумевшим взглядом, но не нашла, и тогда она начала метаться по купе взад-вперед, как раненый дикий зверь, которого вот-вот загрызет охотничья собака. Она то закрывала, то вновь открывала окно, чувствуя катастрофическую нехватку воздуха, а, возможно, и простора. Все это Кира проделывала молча, только временами неожиданно оборачиваясь к Офе, будто пытаясь что-то сказать: ее глаза выражали какой-то негласный вопрос, уголки губ неловко дергались в слабой попытке нарушить тишину… Но собраться с мыслями никак не получалось.