Пробовала пить. Алкоголь не брал совершенно, словно издевался. Рассказала о своих переживаниях Мите – а больше все равно было некому.
Он и сам давно все понимал. И тоже хотел встретиться, но боялся. Решился только на звонок.
– Катенька, я не могу бросить Машу, она не переживет.
– Пусть не переживет.
– Так нельзя. У нее был до меня такой же подлец, он ее бросил, она даже заболела.
– Такой же подлец? Ты, значит, подлец?
Помолчали.
– Почему мы не можем просто встретиться, попить кофе?
– Котенок, я же не смогу… А ты не сможешь быть любовницей. Ты разрушишь мою семейную жизнь!
– Конечно разрушу.
– А я не хочу больше ничего разрушать, я столько всего разрушил, столько натворил дел. Маша – моя пятая жена.
– Она тебе не жена.
– Да какая разница, расписаны мы или нет. Мы оба все понимаем. И я распишусь с ней, потому что я должен.
– А мне ничего не должен?
Такие разговоры стали повторяться регулярно.
Как и все трусы, Митя не терпел женских слез, а истеричные нотки в Катином голосе заставляли его бояться ее еще сильнее. Он тоже начинал понимать, что так просто из этой истории не выпутается. И еще была тяга, безумная тяга к этой девочке, восхищение и любование. Он и сам ни за что не отказался бы от нее.
Кате легко удалось найти его домашний адрес.
В одну из самых темных ночей солнцеворота, истерзанная криками, слезами и ссорой, она приехала туда.
Сидела в машине, смотрела в окна.
Первый этаж, снизу ничего не видно – окна заклеены матовой пленкой. Зато из дома напротив видно все, если подняться на второй этаж.
Ее забавляло, что она видит эту самую кухню, видит всю эту картинку, в центре которой, уже пришпиленный, как бабочка на картонку, сидит обреченный маленький грустный человек.
Единственный родной человек на всем свете.
Жены на кухне не было, но она могла войти в любой момент, этого нельзя было видеть – Катя хотела, чтобы Маша существовала за пределами их мира. Словно бы ее нет.
Поэтому в следующие разы оставалась в машине. Просто смотрела на окна.
Однажды позвонила ему. Призналась, что рядом.
Он не вышел, снова струсил. Не был готов. Сидел в оцепенении и тупо поражался обратной картине – матовой белой пленке на окне, за которой пульсировала ночная тьма, и требовательно дышала другая страшная и манящая жизнь.
Он чувствовал, что сейчас накинет куртку и выйдет в эту жизнь, как бросаются в омут. Но у Маши в тот вечер разболелась голова, она долго не могла заснуть, он лежал рядом с ней, сторожа миг, когда можно будет встать и уйти, но отключился до самого утра, даже и проспали оба, потому что не завели будильник.