Вторая, та, что теперь ходила в должниках у аджина, промолчала, но я успел уловить совсем короткий подтверждающий кивок.
– Ну нет и нет, – развел руки в стороны я. – Тогда – пока. Брысь отсюда!
И, поддерживая меня, взревел мужик за столом, причем настолько громко и страшно, что я даже подскочил на месте от неожиданности. А Ласло, надо заметить, только расхохотался.
Девушки пискнули, глянули на нас и припустили вниз по улице, сверкая круглыми коленками и размахивая сумочками.
– Потеха! – пробасил бородач, почесав себя под мышкой крепкими ногтями. – Спасибо, мужики, славно посидел!
Он припечатал к столу пятитысячную купюру и тоже направился к выходу, попутно потрепав меня по плечу.
– Оборотень, – сообщил мне мадьяр, когда я присоединился к нему. – Medve. Это по-вашему…
– Медведь, – хмыкнул я и отпил пива. – Что? Трудно не догадаться.
– Мне по душе их племя. – Ласло достал из кармана легких брюк портсигар, в котором обнаружились тонкие сигареты. – Оборотни грубы и прямы, это так, но зато всегда держат свое слово, причем независимо от того, кому оно было дано – другу или врагу. И всегда платят по счетам, что в наше время не меньшая редкость.
– В отличии от бабаек, – поддержал его я.
– Бабак, – поправил меня мадьяр. – Эти девушки станут именно ими, их души уже отданы Ночи, сего не изменишь. У них был выбор, кем стать – тюндерекой или бабакой, они его сделали.
– Много незнакомых слов – пожаловался я.
– В каждой женщине обитает непознанное. – Ласло щелкнул зажигалкой, затянулся сигаретой и выпустил ароматный дымок. – Но не каждая из них готова жить под Луной. Те, что решаются на это, имеют право выбрать, кем стать – тюндерекой, доброй знахаркой, помогающей людям, или бабакой, той, что несет в мир зло. По сути, это стороны одной монеты, но различие, согласись, есть.
– И еще какое.
– Но они все равно остаются людьми, – продолжил мадьяр. – Хорошими, плохими – но людьми. Потому я и проявил снисходительность, глядя на их мучения. А вот будь они босорками, то еще бы и от себя что-нибудь к чарам Абрагима добавил.
– А это кто такие? – жадно спросил я.
– Босорки очень плохие, – покачал головой Ласло. – Очень. В них людского не осталось, выжгли они его из себя. Для них чужие страдания как пища, они боль и страх пьют как вино. Да и кровью не брезгуют, если выдается возможность ее хлебнуть. Босорки – они… Как это… Живые мертвецы. Тело живое, а душа мертвая.