Пока они искали открытые магазины, обнаруживая на всех с гравировкой – 24 HOURS – замкнутые двери, справляясь у редких прохожих о причинах, послуживших такому, видели удивленные лица и слышали, что: Дескать, праздник-то, христианский, холлидейс, в общем.
– Да, Кирюша, надо же какая у людей стабильность, что они не работают…
– Давай искать, какой-нибудь квартал с магазинчиками иммигрантов… Они должны работать.
Илейн крепче сжимала руку сына, замечая, что даже не скрываясь в подворотнях, не дождавшись покрова ночи или сумерек, сколько молодых людей – курили, будь это девушки или парни, закидывались таблетками или делали себе инъекции; с другой стороны радовало, как они зашли в парковую зону, видеть большинство пожилых людей и как бы не было прискорбно замечать людей мучащихся болезнью, которая приковывала к инвалидным креслам, вселяла надежду: веселость на их лицах и, то, как они подъезжали на своих сверх функциональных устройствах к огороженному пруду, чтобы покормить здешних уточек и селезней, гоняли на скоростях по велосипедным дорожкам. Невольный укол жалости к своей Родине, воскрешал образы редко выкатываемых на допотопных инвалидных креслах – приобретаемых за свой счёт – стариков и юношей с обездвиженных параличом.
Ещё в самом начале из пыльного окна такси она видела, как пожилые люди на сих «креслах»: ели с аппетитом зажаренных тигровых креветок, запивая пивом, смеялись, в тени аляповатых зонтиков перед кафешками, не отягчённые заботой о завтрашнем дне… А что было у её обокраденной Родины? Отсутствующий водопровод, насыпь из перемолотой гальки, и выбоины на кое-как асфальтированных дорогах, множащихся заплатками из которых вычерпывали воду сотрудники компаний миллиардеров даже не чашками, а совками…
Старики-инвалиды, которых родня, воспитанная телевидением, родня из людей, с душой разбавленной алкогольной и табачной продукцией своих же престарелых родителей, пичкала снотворными, кутая в изредка сменяемые памперсы для взрослых. Она была наслышана о таком… И тем не менее чаще всё же члены родни: всех, сидящих на инвалидных креслах, пару-тройку раз в неделю, сгоняя через боль, зарабатывая грыжи, героически спускали в домах без лифтов и уродливыми и высокими ступенями подъезда, стоять в одном месте и глотать пыль от гоняющих внутри дворов автомобилей, уставившись на развешивающих белье, рядом с детскими площадками, расположенных не на амортизирующем покрытие, а всё той же земле, ставшей объединением грязи, которая принимала втаптываемые окурки и плевки, грязью, напитавшейся мочой неизменных ночных горлопанов, ставших – как и эта грязь в которой уже не один корень не обрел бы жизнь – без мечты и будущего.