– Предпочитаю молчаливых, – клинок Ревина очертил в воздухе дугу.
– Тогда начнем.
– Господа! Господа! Я не знаток дуэльного кодекса, – заговорил молчавший до селе Блюмер, – но, по-моему, дерущимся должно быть предложено примирение.
– Доктор, – поморщился Шлепков, – мы собрались здесь не для того, чтобы вчитываться в казуистику правил… Впрочем… Не желаете ли примирится, господа?
– Считаю примирение невозможным, – буднично произнес Талманский.
– Сколько раз, скажите, вы произносили это? – не выдержал Александр. – Таким же точно тоном?
– Осторожнее, – предупредил Талманский. – Или вы рискуете услышать эту фразу еще раз.
Со стороны дороги явственно фыркнула лошадь, звякнула подножка экипажа. Все обернулись на звук.
– Кого еще там несет? – прищурился Шлепков.
– Господа! – по кочкам, неловко размахивая руками, бежал человек. – Господа, остановитесь!
– Боже мой! Загоруйко… Какого черта вам надо?
– Прекратите! – Загоруйко подбежал, и обратился, переводя дух, к Талманскому: – Я отказываюсь от ваших услуг!..
– Шшто?! – прошипел Шлепков. – Пошел прочь, мальчишка! Что ты несешь?!..
– Федор Палыч, прошу вас, умоляю, остановите дуэль! Вы же можете!
– Я не могу. И никто не может. Оскорбление нанесено… Ну, что вы, право, как барышня, – Шлепков поморщился. – Встаньте… Да отпустите же меня, господи!..
Александр улучил момент и зашептал на ухо Ревину:
– Талманский – артист. Ему мало убить вас просто так, он станет грассировать. Попытайтесь поймать его на браваде… Я…
Александр осекся.
– Что же вы хороните меня раньше времени? – Ревин выглядел спокойным, излишне спокойным. – Ну, с Богом! – он скинул форменный китель, оставшись в просторной белой сорочке.
– Господа, вы готовы? Сходитесь! – Шлепков стряхнул, наконец, Загоруйко с ботинка.
И все вокруг замерло.
Ревин встал в классическую позицию: боком к сопернику, острие перед собой, левая рука отведена назад. Талманский позы не изменил, так и остался стоять вполоборота небрежно, только и позволил себе, что скептическую ухмылку. За мгновение до того, как он сорвался в атаку, Ревин взглянул своему врагу в глаза. И прочел там приговор.
Реальный бой на шпагах длится недолго. Если только кто-то не обладает достаточной долей мастерства, чтобы парировать выпады соперника, и желанием не доводить свои выпады до конца. Талманский не играл на фортепьяно, не был знаком с трудами Платона и не умел вышивать гладью. Но фехтовал он виртуозно, сплетая движения в смертельно-красивый орнамент, раскованно, смело, но, в то же время, внимательно и сосредоточено. Клинок мелькал серым призраком, срывался в обманные фигуры, тающие в тумане.