Думаю, только после этого ты обратил внимание, что я был худой и грязный.
– Хм. Похоже, ты говоришь правду. И что, отца тоже нет?
– Нет.
– Работный дом?
Я испуганно помотал головой.
– Тогда где же ты живешь?
– На кухне у одной пожилой мадам. Взамен на чистку горшков и башмаков, – сознался я.
– Далеко ли отсюда?
– Нет, между Жан-Медсен и Вьей-Вилль, на улице Либерте – горячо выпалил я.
– Если захочешь заработать чем-то, кроме чистки башмаков, приходи на бульвар Мон Борон, там меня найдешь, – сказал ты и оставил меня одного в сгущающейся толпе.
На следующий день я пришел на бульвар Мон Барон и спрашивал у прохожих, не видели ли они великого художника. Прохожие смеялись. А потом ты, как ангел с небес, свалился мне наголову. Почти буквально.
Ты выпал из окна под женский плач и мужской крик. Казалось, падение тебя совсем не огорчило, а вот летящий следом холст беспокоил явно больше.
Даже не замечая меня, ты поднялся, отряхнулся и, как ребенка, прижал к себе разбитую картину, пачкая свежими красками поношенный сюртук.
– Некоторые мужланы ничего не понимают в искусстве. Она утрачена! – ты повернулся и непринужденно обратился ко мне, будто я всегда был рядом.
Затем из окна вылетел раскрытый чемодан с палитрами и кистями. Я помог тебе их собрать.
Я спросил, что произошло, а ты сказал, что мадам могла прекрасно получиться в утреннем свете, но ее муж все понял, конечно, неверно.
Мы долго шли вверх по улице, пока не добрались до твоей студии. Ты впустил меня в свой мир. В удивительный мир цвета.
Позже ты стал моим учителем, другом, отцом, а потом и моим темным гением. Но тогда я мог лишь радоваться, что в моей жизни появилось что-то лучше, чем чистка горшков и кража булок.
Весь следующий год я работал на два дома, рано утром чистил обувь для мадам, бежал через весь город на Мон Борон, чтобы учиться смешивать краски, мыть кисти и чистить твою одежду. Вечером я возвращался к мадам и приступал к чистке печей и кастрюль.
Вскоре уже мог самостоятельно смешать для тебя “персидскую синь” и отличить ее от “парижской”, а еще от “королевской” и многих других.
Как-то раз я вернулся вечером к мадам и обнаружил, что дома не горит лампа. Мадам не зажгла лампу, потому что в этот вечер мадам не стало. Она была стара и не страдала, но мне было жаль ее, а кроме того, больше некуда идти.