Эадан опять вздрогнул. Поначалу, согревшись в жарко натопленном Ангкеиме, он не мерз, но теперь мороз начал проникать сквозь слои одежды и касался его тела ледяными пальцами. Эадану подумалось, что стоит ему помедлить еще немного – и он замерзнет насмерть прямо здесь, у ворот карнроггской усадьбы. Он плотнее запахнул овчину, надвинул шапку пониже и зашагал вперед по хрусткому снегу – быстро, чтобы согреться. Лес и заснеженные поля были серы, небо – черно. Ничто не шевелилось вокруг – даже зверье, спасаясь от холода, забилось в свои норы. Только сова аръюн, предвестница несчастий, тоскливо ухала в тишине.
Вскоре в темноте показались неясные очертания домов. Хутор Скеги Фин-Турстейна – узнал Эадан. Он едва дышал из-за бьющего в лицо холодного ветра, замерз, а идти по снегу без лыж в такую даль было нелегко – и Эадан приостановился, с сомнением глядя на хутор Скеги. Он мог бы выпросить у тамошних людей какой-нибудь еды в дорогу или, на худой конец, просто согреться у огня… Но эсы, живущие неподалеку от карнроггской усадьбы, жили от милостей Морлы и слишком боялись его, чтобы принимать тех, кого карнрогг объявил вне закона. Они скорей убьют Эадана и пойдут в Ангкеим в надежде на награду, чем станут его кормить – тем более, в голодную зимнюю пору, когда каждый – будь то богатый господин или безземельный работник – страшится не дожить до весны. Эадан не знал, дошла ли весть о его изгнании до хутора Скеги – вряд ли кому-нибудь из пирующих у Морлы пришло бы в голову уйти в разгар празднования и потащиться через снег и мороз к хутору, пусть даже и ближнему. Но люди Скеги и без того могут догадаться, что за нужда заставила Эадана выйти в путь, когда даже беспечные бродяги стараются выпросить себе место у очага. Эадан отвернулся от хутора. Ему подумалось, что безопаснее всего уйти от усадьбы карнрогга как можно дальше и попытать счастья на восточных хуторах, больших и богатых, где люди привыкли жить своим умом и полагаться на себя, а не на милость и защиту Морлы. Там, говорят, каждый фольдхер мнит себя карнроггом на своей земле… Прибавив шагу, Эадан миновал хутор Скеги и сошел с широкой дороги, углубляясь в лес.
Он хорошо знал эту часть леса. Даже зимой он нередко охотился здесь с луком и стрелами или расставлял силки, но никогда прежде не входил сюда в Дунн Скарйаду. Эадану было не по себе. Он пробирался знакомым путем меж высоких, закованных в морозный доспех сосен, стараясь глядеть себе под ноги, а не по сторонам – что, если за стволами, за поваленными деревьями, во тьме мелькнет чья-то ухмыляющаяся морда? Прежде лесным хозяевам не за что было гневаться на Эадана: он всегда оставлял угощение и Старшим, и Младшим; кланялся, входя в лес, и произносил слова благодарности, уходя с добычей; в положенные дни вместе с другими домочадцами Морлы приносил дары на болотах… Но великой ночью Дунн Скарйады эсам не место в лесу, где начинается веселье нечисти – это ее вотчина, владения Ку-Круха и Ддава и младших их родичей, духов деревьев, озер и болот. В другие дни они отступают в непролазные чащобы, таятся в болотных трясинах, сидят на дне гибельных омутов и ждут, ждут Дунн Скарйады, чтобы вновь завладеть отнятой у них землей. И вот когда на Трефуйлнгид опускается долгая ночь, они выходят из своих укрытий, справляют свадьбы и решают давние свои споры; потому-то старые люди говорят о снежной буре, что это Ку-Крух и Ддав ссорятся друг с другом.