Не за что здесь цепляться. Снова не нашел. Но что-то вспомнил о себе. Например, то, что ему нужно на работу, раз вызвонили с утра пораньше.
Антон все силился представить, что это просто рисунок, а за ним – что-то другое. Пускай и не чистое, доброе и вечное, но хотя бы и не это… Вытянул руку, сжал пальцами воздух, представил, как сорвал бумагу, скомкал, поднес кулак к лицу, разжал и смотрел на нее, а за стеклом – что-то другое. Но нет, в ладони ничего не было, а за стеклом осталось то же самое.
Опять не получилось.
Он ввалился обратно в единственную комнату (если не считать малюсенькую кухню, где одному-то не развернуться) своей съемной квартиры и чуть было не наступил на кошку. У нее, русской голубой, был определенный талант попадаться под ноги и заставлять Антона вытворять чудеса акробатики. Ну или обиженно мяукать и удаляться из комнаты, повиливая жопой. И похрамывая иногда.
Он прошел в ванную, старую, как смерть. Или ее прапрабабушка. Это помещение в лучшие годы Советов уже было старым, убитым и неистово требующим ремонта от каждого вхожего. Прямо с порога ошарашивало. Кафель на полу давно выцвел так, что даже самыми извращенными фантазиями не представить его изначальный узор. Малюсенькая «сидячая» ванна побледнела, фаянсовая раковина, как и унитаз, пожелтевший внутри из-за струек ржавой воды, испещрена тонкими трещинами, которые ничего критического пока не значат (уже лет 30 как, и, даст бог, еще лет 30 не будут), но они уже есть («уже лет… черт, это же уже было, да?»). Как первый звонок будильника: вставать необязательно, но ты просто должен знать, что пора бы…
Смеситель («кран» в простонародье) прохаркался ржавчиной и блеванул пару раз грязной рыжей водой, прежде чем изверг из себя поток мутной, но хотя бы относительно прозрачной. Прохладной. Сладковатой на вкус. Той самой, что не хватало Антону, чтобы проснуться окончательно. Раз, и до конца дня – в идеале.
Ржавая домофонная дверь нехотя отворилась с надрывным скрипом, открывая обзор на небольшую приподъездную площадку, вмещающую пару автомобилей местных мажоров, урвавших свои бэушные мерсы и BMW на госаукционах, официальных и не очень. Рядом – выкрашиваемая последние лет десять каждой весной в темно-зеленый оградка, урна и скамейка, на которой обычно воркуют бабушки и орут вслед «педик!» или «проститутка!» в зависимости от того, какой пол они, подслеповатые, разглядели в проходящем. Ошибались частенько.