Нет, конечно, меня навещали, мне улыбались, подбадривали – иногда, но я по-прежнему ощущал своё одиночество. Упрямство моё матерело. Воображение высвобождалось. Мысль о путешествии на собственном веломобиле расширилась и взметнулась на такую орбиту вдохновения, что спорить со мной стало небезопасно! И вместе с тем, я отчетливо понимал, что со мной происходило – нечто радикальное. Неожиданный вывих сознания и реализация новых способностей, помогли мне абстрагироваться, обезопасить себя, в известном смысле, отвлечься от мутной, постсоветской, во многом бандитской действительности.
Уместно будет сказать, что я всё-таки не могу как следует любить Петербург в девяностые годы. Тогда почти мгновенно, причем повсюду явился душок пресловутой «похабной квартирки» – кафешантан Вяземской лавры. Страшный, гнуснейший просочился кабак! С переименованием города или нет, но сходу в городе пробудилась тёмная, подвальная, крысиная его сущность – миазмы дореволюционных, а теперь уже новых реалий. Ленинград переродился. Город насытился и провонял смрадом нескончаемых бандитских разборок. Новый Петербург стал неряшливым, оплеванным и кровавым вдвойне. Ужасы, кошмары источали улицы Ленинграда в девяносто втором. Апокалипсические картины сумбура неофициального, неоткрыточного Петербурга, его пришибленность, нерадение, необратимость – царили повсюду Запомнились не убранные или наскоро отремонтированные, захламлённые дворы, аммиачные парадные, жуть подвальных лабиринтов, беспризорные дети, бесчисленные наркоманы, бомжи явились, словно из потустороннего, мрачного мира… А театр – мой театр, которому я служил верой и правдой, из труженика превратился в химеру! Весь этот – новомодный, нескончаемый, разноцветный гламур, «наезды на классиков»… Анафеме был предан именно русский классический репертуар! И это не фантазия, не аллегория. Кто-то скажет: «К чему сгущать краски? Ведь можно выражать чувства нейтральным, кастрированным, диетическим образом». Можно – конечно. Однако я вырос, моя душа вскормлена бесчисленными испарениями, этой правдой без дна. И видимо неспроста меня телепортировали неведомой властью туда, где во мне уже обитали мои новые чувства и мечты о какой-то своей, личной свободе передвижения. А стремление к безопасности, как известно, потребность психологическая, может быть, психиатрическая…